Томас Кенилли - Список Шиндлера

Когда принесли бензин в канистрах по пять галлонов, эсэсовцы выразили свою благодарность, раскланялись и исчезли за воротами.

Заключенные наблюдали за тем, как, залив баки, они аккуратно привязали к задним сиденьям канистры, в которых еще оставался бензин. Натянув длинные, до локтей, перчатки, они включили двигатели и на малой скорости покинули лагерь. Гул моторов стих за пределами деревни, в юго-западной стороне.

Для людей у ворот эта встреча была знаменательной – после этого они больше ни разу не видели форму мрачного легиона Генриха Гиммлера.

На третий день лагерь был формально освобожден – это произошло стараниями единственного русского офицера. Верхом на лошади он одолел препятствия в виде обочин дороги и железнодорожных путей у ворот Бринлитца. Когда он подъехал ближе, стало видно, что ехал он на пони. Худые ноги офицера в стременах едва ли не касались земли, и ему приходилось все время поджимать их, касаясь тощих ребер лошадки.

Он явился в Бринлитц олицетворением тяжело доставшейся победы, ибо гимнастерка его была изорвана, а кожаный ремень винтовки настолько износился от пота и превратностей погоды, что его пришлось заменить веревкой. Уздечка пони тоже была веревочной. Лицо его было покрыто загаром, в чертах его лица было что-то чужое – и в то же время странно знакомое.

После короткого диалога, происходившего на смеси русских и польских слов, охрана у ворот пропустила его внутрь.

С балконов второго этажа разнеслась весть о его появлении. Когда он спешился, фрау Крумгольц его расцеловала.

Улыбнувшись, он на двух языках попросил принести стул. Молодой паренек бросился и тут же притащил его.

Став на сиденье, он оказался на несколько голов выше всех заключенных, в чем при его росте, в общем, не было необходимости, и произнес по-русски набор ставших уже привычными для него фраз, возвещающих об освобождении.

Моше Бейски уловил их смысл.

Они освобождены усилиями доблестной Советской армии – Красной армии! Они могут идти в город, они вольны двигаться в любом направлении, которое изберут. Ибо в Стране Советов, как в мифическом Царствии Небесном, нет ни евреев, ни христиан, ни мужчин, ни женщин, ни рабов, ни свободных. В городе они не должны позволять себе проявления недостойного чувства мести. Союзники найдут тех, кто угнетал их, и предадут строгому и нелицеприятному суду! Главное, что они свободны, и пусть это чувство перевесит все остальные!

Спрыгнув со стула, он улыбнулся, как бы давая понять, что, покончив с официальной частью, готов отвечать на вопросы.

Бейски и остальные окружили его, заговорили все разом, а он, ткнув в себя пальцем, вдруг сказал на ломаном идише, который можно услышать, например, в Белоруссии, что он и сам еврей. Чувствовалось, что на идише говорили не столько его родители, сколько деды и бабки…

Теперь стало ясно, что разговаривать с ним можно более откровенно.

– Вы были в Польше? – спросил его Бейски.

– Да, – признал офицер. – Только что вернулся оттуда.

– Остались ли там евреи?

– Никого из них не видел.

Вокруг толпились заключенные, переводя смысл разговора остальным, стоявшим поодаль.

– Откуда вы сами? – спросил офицер.

– Из Кракова.

– Я был там две недели назад.

– А в Аушвице? Что насчет Аушвица?

– Я слышал, что в Аушвице какая-то часть людей все же осталась в живых.

Заключенные погрузились в задумчивость. Из слов русского офицера выходило, что Краков опустел, и если они вернутся в него, то будут ощущать себя подобно высохшим горошинам на дне кувшина…

– Что я могу для вас сделать? – спросил офицер.

Они попросили добыть им еды. Русский подумал и решил, что сможет доставить им повозку с хлебом и конское мясо – все будет здесь еще до вечера.

– Но вы можете поискать пропитание и в городе, – предложил офицер.

Идея им понравилась: как они сами не догадались, ведь это так просто – выйти за ворота и получить все, что нужно, в Бринлитце. Кое-кто из них не мог себе этого даже представить.

Молодые ребята, среди которых были Пемпер и Бейски, пошли провожать офицера. Они не собирались получать от него инструкции, но считали, что с ним можно обсудить то затруднительное положение, в котором они оказались. Ведь если в Польше не осталось больше евреев, им некуда деться… Русский офицер помедлил, развязывая замотанные вокруг столба поводья.

– Не знаю, – сказал он, прямо глядя им в лица. – Не знаю, куда вам податься. Только не на восток, уж это-то я могу вам сказать. Но и не на запад.

Он снова дернул пальцами узел и покачал головой:

– Нас нигде не любят.

После разговора с русским узники Бринлитца вышли наконец за ворота, чтобы вступить в осторожный контакт с внешним миром.

Первые шаги навстречу ему сделала молодежь.

Сразу же после освобождения, Данка Шиндель вскарабкалась на лесистый холм за лагерем. Начинали расцветать лилии и анемоны, и перелетные птицы, вернувшиеся из Африки, копошились в ветвях. Данка посидела на холме, наслаждаясь спокойствием дня, а потом, перекатившись на бок, легла в траву, вдыхая аромат цветущей зелени и глядя в небо. Она лежала там так долго, что ее родители стали беспокоиться, не случилось с ней чего-нибудь в деревне, или же не натолкнулась ли она на этих непредсказуемых русских…

Одним из первых, если не самым первым, ушел Гольдберг, спеша добраться до своего добра, спрятанного в Кракове. Он собирался как можно скорее эмигрировать в Бразилию.

Большая часть заключенных старшего возраста продолжала оставаться в лагере.

Теперь в Бринлитце стояли русские, офицеры заняли виллу на холме над поселком. Они доставили в лагерь освежеванную тушу лошади, и заключенные жадно накинулись на мясо, оно показалось им слишком сытным после их диеты из хлеба с овощами и овсяных каш Эмили Шиндлер.

Лютек Фейгенбаум, Янек Дрезнер и молодой Штернберг пошли в городок раздобыть продовольствия. Улицы патрулировались чешскими подпольщиками, и немецкое население Бринлитца теперь, в свою очередь, опасалось появления освобожденных из заключения. Лавочник дал понять ребятам, что дарит им целый мешок сахара, который он хранил в кладовке. Штернберг, не в силах сопротивляться искушению, уткнулся в него лицом и горстями стал запихивать сразу в рот, из-за чего вскоре начал маяться жестокими болями в животе. Он стал одной из многочисленных жертв того, что открылось группе Шиндлера в Нюрнберге и Равенсбрюке: и свободу, и изобилие пищи надо воспринимать постепенно.

Главная цель похода в город заключалась в надежде найти хлеб. Как член охраны Бринлитца, Фейгенбаум был вооружен автоматом, и, когда пекарь стал доказывать, что у него нет ни крошки хлеба, кто-то сказал Лютеку: «Припугни-ка его автоматом». Ведь этот человек был sudetendeutsck и теоретически тоже нес ответственность за все их страдания. Фейгенбаум навел на пекаря ствол и через магазин прошел в его квартиру в поисках спрятанной муки. В задней комнате он обнаружил дрожавших от страха жену пекаря и двух его дочерей. Они были настолько перепуганы, настолько неотличимыми от семей в Кракове во время акции, что Лютека охватило всепоглощающее чувство стыда. Он кивнул женщинам, словно нанес им визит вежливости, и вышел вон.