Томас Кенилли - Список Шиндлера

– Он знает, что ты здесь, – убеждали его они.

Двое уже отправились в пристройку к залу и уговаривали старого Шиндлера присоединиться к их обеду. Оскар, охваченный паникой, наконец поднялся, но, пока он рылся в карманах в поисках бумажника, из зала, влекомый двумя молодыми людьми, появился Ганс Шиндлер, на лице которого было страдальческое выражение. Оскар оцепенел, увидев его. Как бы он ни гневался на своего отца, он всегда считал, что, если им и суждено вновь сблизиться, путь этот придется пройти ему. Старик был слишком горд.

А вот сейчас он позволил, чтобы его привели к сыну.

Пока их подталкивали друг к другу, первой реакцией старика стала смущенная улыбка, сопровождаемая движением бровей. Эта знакомая улыбка повергла Оскара в смятение. «Я ничего не мог поделать, – словно бы хотел сказать ему Ганс. – И брак, и все остальное, что было между твоей матерью и мною, – все это шло по своим законам».

Мысль, скрывавшаяся за этой улыбкой, могла быть и другой, но этим же вечером Оскар видел точно такое же выражение на другом лице – на своем собственном, когда, глядя на себя в зеркало в холле квартиры Эмили, он пожал плечами: «И брак, и все прочее – все идет по своим собственным законам». Он обменялся этим взглядом с самим собой, и вот об этом же дает ему понять его отец…

– Как поживаешь, Оскар? – спросил Ганс Шиндлер.

Последнее слово прозвучало со зловещей одышкой. Здоровье отца стало куда хуже по сравнению с теми временами, когда он помнил его.

Оскар Шиндлер решил, что даже герр Ганс Шиндлер заслуживает человеческого отношения – это была мысль, с которой он был не в состоянии смириться за чаепитием у своей сестры; и, обняв старика, он трижды расцеловал его в обе щеки. Почувствовав прикосновение отцовской щетины, он не смог удержаться от слез в окружении компании инженеров, солдат и бывших мотоциклистов, аплодировавших этой трогательной сцене.

Советник юденрата Артур Розенцвейг, который по-прежнему считал, что он отвечает за здоровье, жизнь и продовольственный рацион обитателей гетто, настоятельно внушал еврейской полиции гетто, что они служат обществу. Он пытался внушить этим молодым людям хоть какое-то понятие о сострадании, чему-то научить их. Хотя в штаб-квартире СС OD рассматривали как обыкновенные вспомогательные полицейские силы, которые должны просто исполнять приказы, как и любая другая полиция, большинство членов службы порядка видели себя в совершенно ином качестве.

По мере того как в гетто налаживалась жизнь, полицейские становились объектами подозрительного отношения, предполагаемыми предателями и коллаборационистами. Кое-кто из них поставлял информацию подполью, бросая вызов системе, но, скорее всего, большинство из них считало, что существование и их, и их семей зависит от степени сотрудничества с СС. Честный человек рассматривал службу порядка в гетто как сборище взяточников. Жуликам в ней было раздолье.

Но в первые месяцы своего существования в Кракове OD еще пользовалась уважением. В силу неопределенности своего положения Леопольд Пфефферберг постарался вступить в ее ряды, когда всем формам образования для евреев, даже тем, что были организованы юденратом, в декабре 1940 года был положен конец. Польдеку было предложено вести книгу записей на прием и организовывать очередь в отделе внутренних дел юденрата. Занятие это отнимало у него лишь часть времени, зато обеспечивало прикрытие, с помощью которого он мог относительно свободно ездить по Кракову. В марте 1941 года была организована служба, основной целью которой было наведение порядка среди евреев, прибывающих в Подгоже из других частей города, и защита их. Польдек принял предложение и обзавелся форменной фуражкой. Он не сомневался, что понимает поставленные задачи – не только обеспечить нормальное существование людей в пределах гетто, но и добиваться от соплеменников подчинения, которое, как неоднократно бывало в истории европейского еврейства, гарантировало, что угнетатели быстрее оставят их в покое, станут меньше обращать на них внимание и жизнь понемногу обретет приемлемые формы.

В то же время Пфефферберг не прекращал свою тайную деятельность, таская сквозь ворота гетто туда и обратно кожаные изделия, драгоценности, меха, валюту. Он знал, что охранник у ворот – Освальд Боско, полицейский – настолько ненавидел режим, что позволял проносить в гетто материалы, из которых потом производили товар: одежду, скобяные изделия, – а потом все это продавали в Кракове. Он даже не брал за это взяток.

Минуя ворота гетто в роли официального лица, Пфефферберг на какой-нибудь тихой улочке сдергивал еврейскую нарукавную повязку и отправлялся по делам в Казимировку или центр Кракова.

Из-за голов пассажиров в трамвае он видел на городских стенах свежие объявления, оповещающие о суровых карах за укрывательство польских бандитов, лозунги типа «ЕВРЕИ – ВШИ – ТИФ», плакаты – на них невинная польская девушка протягивавала еду носатому еврею, тень которого отражалась в виде дьявола: «Тот, кто помогает еврею, помогает Сатане». Рядом с лавочками висели красочные карикатуры на евреев, делающих фарш для пирожков из крысиного мяса, разбавляющих водой молоко, посыпающих вшами пирожные; грязными ногами они месили тесто. Стараниями плакатистов и писак из Министерства пропаганды на улицах Кракова формировался отвратительный образ гетто. Но Пфефферберг, по виду типичный ариец, спокойно поглядывал на «произведения искусства», проходя мимо них с сумкой, полной одежды, драгоценностей или валюты.

Самый сильный удар Пфефферберг получил в прошлом году, когда Франк изъял из обращения банкноты по сто и пятьсот злотых и объявил, что все купюры данного достоинства должны быть депонированы в Кредитном фонде рейха. Поскольку евреям разрешалось обменивать только две тысячи злотых, это означало, что все тайные накопления – владеть суммой свыше двух тысяч злотых было противозаконно – превратились в труху. Кое-кому удавалось найти какого-нибудь обладателя арийской внешности, который мог рискнуть, сняв повязку, пристроиться к длинной очереди поляков у Кредитного банка рейха. Пфефферберг и его молодые друзья-сионисты собрали у обитателей гетто несколько сотен тысяч злотых вышеназванных номинаций и, вынося полные саквояжи денег, возвращались с имеющей хождение оккупационной валютой – минус те суммы, что приходилось тратить на подкуп польской синемундирной полиции у ворот гетто.

Вот таким полицейским был Леопольд Пфефферберг.

Превосходным – с точки зрения советника Артура Розенцвейга; совершенно неприемлемым – по стандартам Поморской.

Оскар посетил гетто в апреле – из любопытства, а еще ему надо было заглянуть к ювелиру, которому он заказал два кольца. Он убедился, что район населен куда плотнее того, что он мог себе представить: в одной комнате размещали по две семьи, разве что, к вашему везению, у вас был знакомый в юденрате. Всюду стоял удушливый запах засорившейся канализации, но женщины ухитрялись спасаться от эпидемии сыпного тифа, тщательно выскабливая все углы и кипятя во дворе белье.