Миро Гавран - Юдифь

Я чувствовала, что Олоферн вдохновлён присутствием женщины за своим столом иемудоставляет удовольствие роль гостеприимного хозяина.

Всеми силами он старался мне угодить, о каждом поданном блюде спрашивал, нравится ли оно мне, рассказывал, из чего и как она готовится и из какой части света происходит.

Каждой частицей своего тела я ощущала на себе жадные взгляды молчаливых сотрапезников Олоферна. Чувствовалось, что они давно не видели женщин и теперь, пожирая меня глазами, словно пытаются наверстать те дни, когда не знали женского общества.

У меня мелькнула мысль, что именно Олоферн, такой грозный и неприступный, — моя единственная защита от их похоти. Как ни смешно, именно благодаря его присутствию я чувствовала себя в безопасности.

Несмотря на любезное обращение Олоферна, в течение всего ужина я испытывала внутренний трепет. Ведя непринужденную беседу, я не переставала думать о той минуте, когда завершится наша пирушка, и Олоферн прикажет мне проследовать в его опочивальню, где, истосковавшись по женскому телу, начнет грубо утолять свою страсть.

В моем воображении снова и снова вставала первая ночь с моим мужем Манассией, вспоминались унижение и боль, сопровождавшие нашу близость.

Я вновь подумала о своей вдовьей доле как о счастливой поре, которая вновь будет прервана мучительными ощущениями, мне глубоко отвратительными.

Олоферн словно угадал мои страхи. Отпустив военачальников, он заговорил со мной, глядя мне прямо в глаза:

— Ты украсила своим присутствием мой ужин и напомнила о тех днях, когда я еще не был солдатом. Я чувствую, что сегодняшний день принес тебе не только радости, но и горький опыт. Ведь собратья твои прогнали тебя, и, несмотря на то, что я принял тебя со всем доступным мне радушием и ты поняла, как я счастлив тебя созерцать и наслаждаться твоими разумными речами, ты, без сомнения, мечтаешь об освежающем сне, который опустит покров над прошедшими событиями.

— О да, я утомлена, — подтвердила я.

— В таком случае я желаю тебе спокойных снов и счастливого пробуждения. Ступай в свой шатер в сопровождении своей прислужницы. Помни, что сегодняшний день я считаю счастливейшим днем своей жизни, ибо сегодня я узрел твой лик.

Я совершенно растерялась.

Я не верила своим ушам.

Неловко, путаясь в словах, я выразила ему благодарность за комплименты.

Он говорил со мной так, как ни один из сынов Израиля не стал бы разговаривать со вдовой и вообще с женщиной.

Этот необыкновенный человек высказал мне свою сердечную склонность.

Я и Шуа поспешили к своему шатру, опасаясь, как бы он не переменил свое решение.

Так неожиданно завершился для меня этот день.

Я разделась и легла в постель. Удары сердца отдавались во всем моем теле.

Только теперь мое сердце могло биться ровно, освободившись от напряжения, с которым я все это время от зари и до ночи принуждала его казаться спокойным и равнодушным.

Собрав все свои силы, я кинулась в когти льва. Но лев неожиданно оказал мне милость и позволил провести первую ночь без греха.

Нелегко нам со служанкой было заснуть в этом лагере, окруженными ста двадцатью тысячами врагов, которые пришли к нашему народу с мечом, неся ему неминуемую гибель.

На заре меня и Шуа разбудил гомон десятков тысяч солдат, которые приветствовали новый день.

Мы умылись водой из специально для нас приготовленных сосудов, тщательно оделись и направились через лагерь к передовым постам, выставленным напротив стен Ветилуи.

Мое продвижение по ассирийскому лагерю сопровождалось словно бы волной холода, который замораживал губы солдат: при виде меня они замолкали, опасаясь задеть меня нечаянным словом и вызвать гнев Олоферна.

Мы добрались до края лагеря и прошли немного вперед. На полпути между последними постами ассирийцев и Ветилуей, к общему изумлению, мы разыграли безумную пантомиму, которая должна была выражать наше презрение к смотревшим на нас со стен города, после чего вернулись под прикрытие вражеской армии.

Солдаты Олоферна поглядывали на нас, не веря своим глазам и, очевидно, думая, что я не в своем уме.

Днем Олоферн пригласил меня на обед со своими приближенными. В отличие от ночного пира все было по-военному умеренно и продолжалось не так долго.

В течение всего дня он был сама любезность, а по завершении трапезы предложил вместе с ним обойти лагерь.

Шуа удалилась и наш шатер, а я стала вместе со знаменитым полководцем обходить один за другим ряды палаток, слушая его объяснения и вникая в то, сколь велик и продуман до мелочей механизм, превращающий войско в мощную победоносную армию.

Из рассуждений Олоферна становилось ясно, что армия — нечто гораздо большее, чем простое сборище вооруженных людей.

Я узнала, с какими словами он обращается к ним перед каждой битвой, о том, как он задолго до начала похода внушает своим воинам мысль о победе, как стремится соблюдать дух товарищества и справедливости, чтобы и простые солдаты, и начальники выполняли свои oбязанности не по принуждению.

Говорил он также и о том, что главной причиной поражений даже самых способных полководцев являются недостаток терпения и стремление к славе.

— Но разве ты тоже не стремишься к славе, ты, славнейший из полководцев, известных в наше время?

— Нет. Я побеждаю лишь потому, что не боюсь поражений. И слава мне сопутствует потому, что я занялся военным ремеслом не ради славы.

— Я не совсем тебя понимаю.

И я попросила пояснить, что он хочет сказать.

— Полководец, который не находит удовольствия в самом военном деле, в искусстве подготовки и обучения воинов, а подготовке армии к походу, в умении сломить неприятеля, сохранив жизни своих солдат, а думает прежде всего о том, чтобы выделиться и увенчать себя славой, обычно тщеславен и нетерпелив. Такому не хватает ума, чтобы стать подлинным победителем. Надо тебе сказать, что я перед каждой битвой держу совет со своими подчиненными, а к покорению неприятеля приступаю без ненависти к нему.

Мы с ним говорили о военном искусстве так, как хозяйки беседуют о приготовлении блюд.

Я поражалась точности его выражений и ясности мысли, которые сделали его великим воином.

Я поймала себя на том, что восхищаюсь им и с удовольствием прислушиваюсь к его разумным речам.

Завершив обход лагеря, Олоферн проводил меня к моему шатру и, прежде чем расстаться, произнес, глядя мне прямо в глаза:

— Я хотел бы поужинать с тобой, но не в присутствии моих военачальников. Я хочу, чтобы ты пришла ко мне, когда стемнеет, одна, без служанки.

От этих слов я похолодела. И послушно ответила:

— Все будет, как ты хочешь, господин.

По его лицу пролетела тень недовольства.