Миро Гавран - Юдифь

Из Храма вышел главный священнослужитель города Рубен в сопровождении десяти священников. Он обратился к начальнику стражи:

— Рассказывай перед всеми, что и как случилось.

Начальник стражи поднялся по лестнице еще на две ступени и, обернувшись к народу, закричал громко, так, чтобы все могли его слышать:

— Этот юноша был уличен в прелюбодеянии с женой своего соседа. Скажи нам, какое наказание им полагается по Закону!

— Пусть покаются, пусть покажут Общине свои лица! Пусть их увидят все! — произнес Рубен.

Стражники, орудуя копьями, заставили подняться на верхние ступени лестницы обоих обвиняемых. У меня чуть не разорвалось сердце, когда я узнала в обвиняемом Элиава, о котором все еще томилась моя душа.

Лицо его выражало панический ужас.

Туго связанный веревками, съежившийся, он был похож на пойманное в силки животное.

Стоявшая рядом с ним молодая женщина производила еще более жалкое впечатление. Одежда ее была порвана, волосы растрепаны, а лицо в синяках, которыми наградили ее стражники в стремлении показать, сколь мерзок им ее грех.

Над толпой раздался крик перепуганной птицы. Зловеще хлопая крыльями, она поспешила улететь прочь, словно поняв, что здесь происходит.

Рубен поднял руку и спокойным голосом человека, не ведающего сомнений, ибо за ним стоит столетний опыт, изрек свой приговор:

— Закон ясен и един для всех. Устами Моисея Иегова нам говорит: «Человек, совершивший прелюбодеяние с женой своего соседа, должен быть наказан смертью. Прелюбодеев следует побить камнями. И пусть вина за кровь их падет на них самих».

Вслед за этими словами стражники спихнули осужденных с лестницы, и люди, одобряя криками слова Рубена, стали хватать камни и с выражением праведного гнева на лицах швырять их в несчастных, дерзнувших воспротивиться Закону и порядку, забывших о том, что милости Иеговы заслуживают только те, чьи дела, мысли и слова чисты и незапятнанны.

Вопли толпы заглушили крики Элиава и стоявшей рядом с ним женщины. Казнь продолжалась до тех пор, пока изуродованные, безжизненные тела их окончательно не утратили человеческий облик.

Затем площадь погрузилась в молчание. Люди переживали справедливость содеянного. В моих ушах еще долго раздавался гул толпы, сопровождавший казнь.

Тяжко пережила я последствия непродуманного поступка Элиава. Сердце у меня болело еще сильнее, чем в тот день, когда я узнала, что мне предстоит стать женой Манассии.

Меня терзала горечь при мысли о том, что Элиав своим прелюбодеянием осквернил чистоту нашей любви и блаженство, которое мы ощущали, обмениваясь взглядами в редкие минуты наших встреч.

Я чувствовала себя обманутой и униженной.

Ведь я любила того, кто не заслуживал моей любви, кто своим богомерзким поступком унизил не только себя, но и всех, кто испытывал к нему добрые чувства.

В тот день я видела отца Элиава, целившегося камнем в своего сына, и мать его, подавленную стыдом, бросавшую камень в того, кого она вскормила своей грудью. Она знала, что наказание не смоет позора с их семьи, но может восстановить пошатнувшийся порядок вещей, ибо иначе небо обрушится и погребет под собою всех нас.

Со стороны я видела себя, поднявшую было камень, но так и не бросившую его, ибо в голове моей пронеслась мысль о том, что Элиав согрешил из-за меня, с отчаяния, когда мой отец не принял его сватовства. Моя нерешительность и слабость остались незамеченными среди кошмара разъяренной толпы. Люди, полные злобы, не видели ничего, кроме себя и тех, кто вызвал их ненависть и теперь был не в силах заслониться своими слабыми руками от града крупных камней, несущих верную смерть.

Стоны умирающих не были слышны за выкриками тех, кто казнил их при ярком свете солнца, которое не прощает мерзких грехов.

Весь этот ужас вторгся в мои мысли и чувства и принес такое потрясение, что я потом два дня и две ночи не знала покоя освежающего сна.

Лишь изнурительные молитвенные бдения помогли мне обуздать уныние и вернуться в спасительные объятия повседневной жизни.

Последующие месяцы мать моя Леа посвятила приготовлениям к браку. Дев Иудеи долго обучали Закону и обычаям с тем, чтобы они могли потом стать достойными женами.

Я затвердила все, что надо было знать о правах и обязанностях девушек, невест и жен, и усвоила правила, служащие украшением зрелого возраста.

Моя мать Леа внушила мне следующую заповедь Закона: «Если мужчина возьмет женщину и взойдет на ее ложе, а потом, когда она ему надоест, назовет ее уродом или оговорит, утверждая, что после свадьбы не нашел у нее признаков девственности, то отец и мать девушки должны представить доказательства ее девственности и предъявить их старейшинам города. При этом отец говорит старейшинам следующее: „Я дал свою дочь в жены этому мужчине, но она ему опротивела. Поэтому он приписывает ей всевозможные пороки и утверждает, что не нашел у нее признаков девственности. Но вот перед вами признаки девственности моей дочери“. Следует при этом расстелить перед старейшинами города простыни. Тогда старейшинам надлежит наказать мужчину за то, что он опозорил честную дочь Иудеи, взыскав с него сто серебряных монет и передав их отцу молодой женщины.

При этом она остается женой своего мужа, которую он не сможет прогнать до конца своей жизни. Но если обвинение подтвердится и будет доказано, что молодая женщина не была девственницей, то ее надлежит поставить перед дверями отцовского дома, и горожане будут осыпать ее камнями, пока она не умрет, ибо она осрамила Иудею, предаваясь блуду под отчим кровом».

И еще одну заповедь Закона втолковала мне моя мать: «Если у мужчины две жены, одна любимая, а другая нелюбимая, и каждая родит ему сына, но первый сын будет от нелюбимой, то, когда настанет день делить имущество между сыновьями, мужчина не должен ущемлять права сына от нелюбимой жены, давая вдвое больше тому, который рожден любимой женой. Ибо первому сыну принадлежит право первородства».

Поведала мне моя мать Леа и еще одну важную заповедь Иеговы: «Если жена свернет с пути добродетели, и изменит своему мужу, и ляжет с кем-нибудь другим, но это останется скрытым от ее мужа, и женщина, осквернившая себя, за отсутствием свидетелей не будет поймана на месте преступления, а муж станет ревновать жену, осквернившую себя, или же дух ревности вселится в мужа, чья жена ничем себя не запятнала, — такой муж должен отвести свою жену к священнику. Пусть мужчина принесет взнос — десять еф [6] Ефа — мера объема жидких и сыпучих тел, около 40 литров. ячменной муки. Муку не следует умащать ни маслами, ни ладаном, ибо это — жертва на почве ревности, взнос для напоминания о грехе. Священник ведет женщину за собой и ставит ее перед лицом Иеговы. Потом священник должен зачерпнуть глиняной посудой освященной воды и бросить в воду щепотку пыли с пола Храма. Поставив женщину перед лицом Бога, священник должен открыть ее голову и дать ей в руки мешок с мукой, олицетворяющий жертву на почве ревности. Священник должен, держа в руках сосуд с водой горечи и проклятия, заклинать женщину. Он должен сказать следующее: „Если ты не сворачивала с пути добродетели, если никто, кроме мужа, пока ты была под его властью, ни разу не лег с тобой, и ты не осквернила себя, вода горечи и проклятия тебя пощадит. Если же ты, будучи под властью мужа, уклонилась от своего пути и легла с другим человеком, то Иегова поразит тебя, и народ твой проклянет тебя, и Бог сделает так, что лоно твое увянет, а утроба вспухнет“. Женщина должна вторить словам священника: „Аминь! Аминь! Истинно так!“ Затем священник опускает заклинания в воду горечи. Потом он должен напоить женщину водой горечи и проклятия, чтобы вода растеклась по ее жилам и наполнила их горечью. Водой он ее поит в завершение обряда. Если женщина осквернила себя, изменив своему мужу, вода проклятия войдет в нее и пропитает ее горечью, утроба ее вспухнет, а лоно увянет.