Ануар Алимжанов - Гонец

Было у него единственное желание — он хотел умереть, как умирают вожаки израненной стаи волков. Защищаясь и защищая своих. Он молча взывал к душам предков, к аллаху, чтобы они сохранили ему силу и спокойствие. И зная безнадежность своей просьбы, он все-таки просил аллаха помочь ему найти маленький, тихий уголок на этой огромной, объятой огнем, разорванной в клочья раздорами ханов и султанов земле. Клочок земли, где бы журчал родник и было бы пастбище для скота, где бы дети и старики, еще верящие в него, в силу и разум Маная, могли бы провести остаток своих дней. Ему лишь бы устроить, успокоить их. А потом он готов на все. Он готов достойно принять любую смерть. Он страшно устал от всего. От этих джунгар. От нищеты своего аула. Он готов умереть хоть сейчас. Умереть от стрел врага, упасть с коня, лечь на эти окостеневшие травы без стона, без мольбы и молитв, глядя в разъяренное око взбесившегося солнца. Он готов бежать от этой идущей следом за ним несчастной толпы.

Но бежать невозможно, все взгляды устремлены на него. В нем живет чувство вожака. Это чувство держит его в седле, сохраняет ему спокойствие. Он должен думать о спасении этих забытых богом людей до самой своей смерти. Так было каждый день во все эти долгие месяцы войны. Войны, начатой пятнадцать месяцев назад, в год свиньи…

В самом начале месяца науруза [8] Март. , когда люди радуются первому теплу, первым цветам; когда их слух ласкают раскаты весеннего грома и веселый смех ребят; когда исхудавшие за долгие месяцы зимы овцы и кони с наслаждением хрустят свежей травой и придирчиво опекают своих ягнят и жеребят; когда не только земля, животные, растения, но и люди только-только начинают обретать новую силу, живут разрозненно, рассыпавшись по степи, чтобы их овцы и кони свободно паслись по лугам и быстрее набирали силу на весенних пастбищах; когда люди беспечны, и нет у них других забот, кроме забот о детях… В эту пору все жеребцы — двухлетки и трехлетки — не только не оправились еще от последствий страшного джута, но были слабы и от того, что их недавно выхолостили. Кони не могли стойко держаться под седлом, не были готовы к битве — и вот в это самое время полчища джунгар нежданно ворвались на казахскую землю.

Ворвались, как это бывало всегда, как десять, сто, как двести лет назад, — вероломно, воровски.

Первый удар приняли на себя жигиты Великого жуза. Но у них не хватило времени объединить всех ополченцев в единую армию. И, главное, не нашлось вождя, который смог бы стать во главе сопротивления…

Каждое племя, каждый аул сражались в одиночку. По сто, по тысяче жигитов выходило навстречу коннице джунгар. Жигиты стояли насмерть, прикрывая отход своих аулов вглубь степей.

Враг был остановлен на перевалах Шыбынды и отброшен назад. Но новые полчища джунгар переступили границы казахской земли за пятьсот верст от Шыбынды, у берегов Хоргоса и Нарынколя. Шли бои на берегах Тентека. Все новые и новые тумены джунгар врывались на земли Жетысу.

Гонцы, посланные к хану Средного жуза Самеке и к хану Младшего жуза Абулхаиру, возвращались в ставку правителя Великого жуза безвольного Болат-хана и молча склоняли головы перед его троном. Помощи не было. Самеке выжидал. Абулхаира беспокоила грызня адаевцев с туркменами и волжских калмыков с ногайцами. А ханы казахов, сидевшие на тронах Ташкента и Хивы, выпроваживали гонцов без ответа, у них были свои тяжбы с правителями Коканда, Самарканда и Бухары. Правитель Хивы жил в страхе, ожидая нашествия новоявленного владыки персов евнуха Надира, который называл себя рабом шаха Тахмаспа.

В железные тиски конницы джунгар попали аулы Великого жуза от Зайсана до Таласа. Жигиты садыров, канглы, уйсуней, дулатов, албан-суана, жалаира бились разрозненно. Тысячники джунгар легко расправлялись с ними и проникали все дальше, вглубь степи. Они уже жгли посевы и пастбища найманов, кереев и конратов. Лишь многочисленное племя аргынов еще не испытало удара джунгар. Их аулы спокойно жили в урочищах Бетпакдалы и в необъятной Сары-арке.

Шел пятый месяц войны, когда от сарбаза к сарбазу, от сотни ополченцев к другой сотне пошла весть о храбром и прямом батыре Жанатае, который в присутствии седых визирей и алчных султанов всенародно обозвал хана Болата плаксивой бабой и трусливым кабаном, недостойным считаться сыном великого Тауке-хана, и потребовал, чтобы он — если считает себя владыкой Великого жуза, если хочет сохранить титул старшего хана всех трех казахских жузов, — призвал народ к единству перед лицом врага, бросил клич всем батырам: «Забудем распри, объединим аулы, защитим матерей и сестер, родные реки и горы!»

Жанатай произнес эти слова, не слезая с коня. Он был окровавлен, кольчуга его была разорвана. Он сидел в седле с обнаженной головой. Ранен был и его конь. Кровь запеклась на его крупе.

С ним было трое жигитов. Трое таких же, как он, — почерневших от пыли, от ран. Все они вырвались из ада. Четверо из двухсот безумцев, напавших на пятьсот отборных всадников Шона-Доба, которые раскинули свои шатры где-то у берегов Аксу. Четверо — прорубивших дорогу сквозь конницу врага в лунной ночи и мчавшихся двое суток, чтобы найти ставку Болат-хана.

У Жанатая было немало жигитов. В прошлое лето они не давали покоя туменам Шона-Доба. Как призраки появлялись они то с одного, то с другого фланга армии джунгар. Были дни, когда ошеломленный дерзостью Жанатая Галдан Церен остановил движение своих войск. Послал в тыл Жанатая своих лазутчиков — ойротов, уйгур и казахов-кереев, что перешли на службу к нему. Он хотел знать: нет ли у казахов более грозной силы? Почему так неистов и дерзок Жанатай?

Нет, не было такой силы. Пока хан Болат умолял султанов Великого жуза забыть прежние ссоры, объединить своих сарбазов, пока между именитыми вожаками племен шла грызня, сам коварный повелитель джунгар Цевен Рабдан посылал на помощь своим полководцам все новые и новые тумены.

Почти десять лет он готовился к этой войне, из них семь лет он отливал пушки с помощью шведа Рената, захваченного в плен зимой 1715 года. Десять лет Цевен Рабдан мечтал о мести непокорным казахам за прежние поражения при Тауке-хане. Ни разу джунгарам не удавалось в сражении одолеть сарбазов Тауке. Больше того, Тауке-хан расколол джунгар надвое. Торгауты были вынуждены навсегда уйти на запад к берегам великого Едиля. Смерть Тауке разъединила казахов, и когда Цевен Рабдан сказал об этом богдыхану Небесной империи, у того сузились и алчно заблестели глаза.

— Запомни! Чингисхан, покорив эти степи, открыл себе дорогу к богатствам Мараканы и России. Тебя ждет его слава, — спокойно сказал богдыхан Цевену Рабдану.

Великому джунгарскому хунтайджи Цевену Рабдану еще ни разу не удавалось вкусить сладость победы. Но теперь победа была близка. Гонцы приносили радостные вести. Шелковые шатры Галдана Церена и Шона-Доба стояли в казахской степи… Заветная цель — покорить всю обширную землю казахов — казалась близкой.