Ануар Алимжанов - Гонец

…Соединив раскрытые ладони, все три великих бия вместе с имамом провели по лицу:

— Аминь!

Благословение кончено.

— Удачи тебе, победы тебе, сардар Абулхаир! — несется со всех сторон.

Четверо здоровенных жигитов несут белую кошму. Абулхаир садится на нее. Натянув кошму с четырех сторон, жигиты поднимают ее вверх так, чтобы весь народ увидел нового полководца. Каждое племя произносит свой боевой клич.

Два воина выводят белого скакуна до сих пор томившегося за шатром. Имам благословляет жертву.

В стороне от шатра на чистое зеленое поле падает скакун. По белой шерсти разливается алая кровь…

Священная жертва во имя победы принесена.

Бушует, грохочет, переливается людское море. Под удары даулпазов батыры уводят свои войска в укрытия, чтобы приготовиться к смотру главного сардара.

Такого изобилия Кенже не видел за всю свою жизнь. И откуда что взялось? Ведь был джут, не первый год идет война. Видать, народ сегодня в честь избрания главного сардара решил выложить все до последней горсти муки, зарезать последнего барашка, надеть на себя свою самую дорогую одежду, которая до сих пор хранилась в сундуках или походных мешках. Но как бы там ни было — сегодня царит изобилие. В торсуках полно кумыса, в котлах мяса, в казанах, а то и прямо на углях, пекут лепешки, возле юрт людей побогаче прямо на осиновых вертелах жарят целые бараньи туши. Жигиты то и дело подвозят дрова к котлам, где варится молодая конина, в огромных деревянных чашах разводят прошлогодний курт. Откуда-то везут и разливают всем желающим вкусный кымран и крепкий шубат. А кумыс, кумыс какой! Хорошо изготовленный, густой, золотистый и крепкий. Пьянит от одного его запаха. Все как в степных песнях о батырах, которые перед боем ели свежее, мягкое мясо жеребят и пили отменный кумыс, чтобы не уставать в бою, чтобы быть жизнерадостными и бодрыми.

Какое-то беззаботное, веселое чувство охватило сарбазов. Исчезли тревоги, улетучился страх. Будто готовились не к смертельной схватке с заклятым врагом, а к великому тою.

На волнистых террасах Ордабасы, на холмах, в долинах реки Бадам и ее притоков, на равнинах — всюду, куда ни глянь — юрты, шалаши, а то и просто кошмы, расстеленные под открытым небом. Везде люди — бедные и богатые, воины и нищие, дервиши и просто бродяги, дети и старики. У самодельных кузниц, засучив рукава, опаленные зноем бывалые кузнецы и безусые юнцы куют наконечники для стрел и пик, готовят свинцовые пули для корала, чинят седла, куют айбалта, сабли и семсеры. А совсем рядом, собравшись в круг, молодые воины и старые табунщики слушают песни жирши и сказания жырау о боевых походах предков на джунгар и циней. Женщины готовят запасы еды, стирают одежду. Только в чистой белой рубахе подобает мусульманину принимать смерть на поле боя с неверными.

Уже покидали склоны Ордабасы отряды, которым поручено охранять подступы от внезапных набегов врага. Далеко в степь к Туркестану ускакали сотни жигитов. Они будут следить за передвижением джунгарских войск и обо всем сообщать в ханскую ставку через гонцов. Прошли слухи — Галдан Церен снова направил в Туркестан тумены наемных циней и чургутов… Но никого не встревожили эти слухи, как это бывало прежде. На Ордабасы все шло своим чередом. Сарбазы готовили коней в поход, купали их, расчесывали гривы и хвосты, осматривали копыта (как бы не захромал в бою), чистили сбрую, доводили до блеска щиты и шлемы, чинили кольчуги. Не было прежней настороженности и тревоги у людей: всюду слышались смех и шутки. Замкнутость, степенность степняков словно рукой сняло. Будто все они из одной давно воюющей сотни, будто все они жигиты одного аула.

— Посмотрим, какой он батыр и сардар, этот ваш Абулхаир… — весело говорит пожилой башкир сарбазу конницы султана Абульмамбета. — Войско в бой вести это ведь не то, что на троне сидеть.

— Да пусть уж, у нас так заведено. Хан должен быть главой над всеми. Выше Абулхаира почитается Болат-хан. Он из Великого жуза и остался старшим. Так решили великие бии. Им виднее, они мудрее нас, лучше смыслят в жизни. А что до Абулхаира, то главное, чтобы он не отвергал советов Богенбая и Кабанбая, Санырака и Тайлака — каждый из них не уступит сардару. Видать, у вас, башкир и татар, таких батыров не сыскать… Только на словах вы храбрецы. Не столько о битве, сколько о наших красавицах думаете. Угадал? Останетесь все вы у нас, зятьями станете. Считай, оно так и будет. И прежде так бывало. Никуда от вас, назойливых сватов, не денешься. Да ведь и наши жигиты ваших красоток не упускают, — разговорился сарбаз.

— Это ты зря насчет наших батыров… — ворчит башкир. — Еще неизвестно, есть ли кто храбрее нашего Таймаза.

— Слышишь, Таймазка, о тебе брешут… — Егор своей камчой ткнул в бок Таймаза.

Втроем с Кенжебатыром они проезжали мимо беседовавших. По приказу Богенбая их конница была отведена на прежние места. Расставили дозорных, а сарбазам дали отдых до завтрашнего дня. Молодые жигиты разъехались кто куда, пожилые коротали время за кумысом и беседой. А трое друзей решили тоже проехать по огромному людскому лагерю, послушать, что говорят, побывать в шатре старших батыров, потолковать с ними о завтрашнем дне. Они не стали вмешиваться в беседу казахских и башкирских жигитов, проехали мимо. До них ясно донесся голос казаха-сарбаза.

— Воюют не ханы и батыры. Воюет народ! Он и решит исход битвы, а не Абулхаир…

Друзья переглянулись.

— Что правда то правда, брат. Тут уж ничего не прибавишь. Даже великие бии спорить не станут, — вздохнул Таймаз. — Ну вы как хотите, а я к своим башкирам. Песни наши хочу послушать. Ох и хороши наши песни! Особенно вечерами. А со старшими батырами лучше вести разговор завтра. Сейчас они, видать, на ханской трапезе. Вон сколько там народу, — Таймаз кивнул в сторону белого шатра, маячившего на самой вершине.

— Я еще немного поброжу, может, кого из родных мест встречу… — ответил Кенжебатыр.

Наступил вечер. Солнце, окатив кровавой краской горизонт, уходило на покой. В вечернем воздухе стоял густой запах дыма, окутавшего долину. Прохладой и запахом трав повеяло со стороны реки. В наплывающем вечернем сумраке ярче стали огни костров. Их было много, этих огней. Сотни, тысячи. От самой вершины Ордабасы они рассыпчато тянулись в степь. Кенжебатыр медленно ехал меж юрт и костров. День был необычайным, напряженным, очень длинным. Он сегодня увидел всех — и ханов, и баев, и султанов, и всех батыров степи. Увидел столько лиц! Такое, наверное, бывает раз в жизни — стать свидетелем того, что вся Казахия собралась на одной горе. Люди относились с почтением к нему — сыну бедного Маная, последнему оставшемуся в живых жигиту из небольшого аула, что когда-то ютился в горах, а потом был развеян в степи, как пыль, исчез навсегда. Погиб аул. Он, Кенжебатыр, один остался. И еще, быть может, где-то бродит Сания. Может, она ищет его. А может, и нет. Возможно, нашелся человек, который обласкал, пригрел, защитил в эти тяжкие годы.