Станислав Хабаров - Аллея всех храбрецов

Мокашов походил, потолкался, ошеломленный пестротой толпы, ослепленный ярким светом люминесцентных ламп, подумал, на что ему сходить? Доклады шли одновременно во многих аудиториях. Он опоздал на один, не нашел аудитории, где начинался другой, плюнул и решил сначала выполнить просьбу Пальцева.

Он разыскал пресс-центр, располагавшийся в двух маленьких комнатках, почитал материалы, выпущенные к открытию конгресса. В это время все зашевелились и начали занимать места. Начиналась ежедневная пресс-конференция. Приглашенные сели за стол, а журналисты в кресла вдоль стен, появились микрофоны и магнитофоны.

Молодой улыбающийся симпатичный человек за столом оказался американским профессором, доложившим на конгрессе интересные результаты, а хорошенькие девочки рядом с ним – переводчицами – студентками МГИМО.

Всё, что излагалось на пресс-конференции, говорилось в такой дурацко – популярной манере, что Мокашов непрерывно морщился. А остальным, видимо, и это казалось сложным, и они задавали совсем идиотские вопросы. А когда, желая разобраться, стал спрашивать Мокашов, разговор затянулся и стал неинтересен для всех. На него зашикали, и руководитель пресс-центра вынужден был прервать разговор.

– Тут толку не будет, – решил Мокашов и, не дожидаясь конца пресс-конференции, выскользнул из комнаты. Спускаясь по лестнице, он вдруг увидел Викторова, разговаривающего у книжного лотка, и повернул обратно: “Недоставало, чтобы его здесь увидели”.

Он ещё повертелся на конгрессе, непрерывно оглядываясь и опасаясь нежелательных встреч. Затем решил: "Хватит. Проще отыскать что-нибудь в библиотеке".

Почему ему не нравится конгресс? Может, он не создан для вторых ролей? И отчего он должен опрашивать американского профессора, а не наоборот? Так ведь в библиотеке тоже советуешься, но с ушедшими, а это совсем иное дело.

В научный зал Ленинской библиотеки ему удалось пробиться с трудом. Он показывал и командировку и удостоверение газеты. Затем выстоял очередь к гардеробу, пока не освободится место.

– А папочку не сюда, – протянул номерок ему гардеробщик, фамильярно улыбаясь. Никому он так не улыбался, ни одному из стоявших перед ним. "Это потому, что вида у меня нет, – подумал Мокашов, – и важен вид". Он выстоял очередь поменьше, сдавая папку. Затем с временным пропуском подошёл к столику дежурной и получил контрольный листок – временный документ этого книжного государства.

И уже на лестнице, опускающейся беломраморным водопадом, стесненным серым мрамором сверкающих стен, он поразился обилию сосредоточенных, углубленных в себя людей: лысых и длинноволосых, простецких и замысловатых с виду, шествующих с кипами исписанных бумаг или с крохотными листочками заказов.

"Кто они? Ученые или чиновники? Мелкие соискатели высоких степеней? Или безымянные двигатели науки?" Они быстро перемещались по переходам, избегая столкновений, были в свитерах, жилетах, чопорных костюмах. И вся эта масса людей действовала на него подобно плакату, указывающему на тебя пальцам, с какой стороны ты бы ни шёл.

"Все – таки – здорово, что у меня есть цель и такая важная работа, – подумал Мокашов. – Есть ли у кого из них подобная идея? И зачем он связался с этой дурацкой статьей?"

В конце каталога периодики он разглядел указатель авторских статей и из любопытства посмотрел на себя. Его единственной собственной статьи в перечне не было. Тогда он посмотрел на соавтора, потому что подмахнувший её перед публикацией доцент внёс в неё лишь одно изменение – поменял места авторов, поставив первым себя.

И его фамилия в сноске статьи, отпечатанная на стандартной карточке, влила в него дополнительные силы. Роясь в каталоге, наткнулся он и на статью Левковича "Уравнения типа Вольтерра", решив посмотреть при случае. Но сначала отправился в подсобный фонд читального зала номер два. Уравнений в частных производных занимали две длинные полки стеллажа. Он полистал монографии, справочники, ища законное место уравнений, но ничего похожего сходу не нашел. Статью Левковича могли принять заказом только на завтра, и он махнул рукой, попробовал отыскать что-нибудь для Пальцева.

Он представит не куцее сообщение с конгресса? Он напишет собственную статью. И есть о чём. О том, что волнует пока лишь только его. О таинственном источнике, что скоро взволнует всех. Кто узнает об этом раньше, становится повелителем мира. Нет, рано ещё писать об этом. Он напишет иную статью. О пневмоавтоматике. С интригующим названием "Пневматический мозг".

Он не мог, впрочем, удержаться. Заказанные книги стояли стопкой на его читательском столе, и он с удовольствием стал их листать. Безбрежная масса фактов. Периоды в 11 лет и 22 года… чередование суровых зим и оттепелей… Авторы связывали с числами Вольфа даже мирные договоры и смягчение нравов общества. Он рылся в источниках, смотрел замеры параметров солнечного ветра, а в голове всплывая кружились вчерашние фразы Инги и её смеющееся лицо.

Какой он всё-таки неопределившийся. Ему временами вспоминалась Леночка, потешная, чуточку косолапящая и Инга, необыкновенная, с её таинственностью и сложной красотой, и даже хрупкая голубая женщина. Все они одновременно в нём присутствовали, как бы составляя его сообщество.

Как разом всё в нём совмещается? Суперпузыри диаметром в сотни световых лет, ветры от сверхновых, солнечные пятна-магниты – несоизмеримые с земными масштабами. Взрывы звёзд, дыхание Галактики, то выталкивающей клубы горячей плазмы, то, подобно курильщику, их втягивающей. И нынешнее житейское, что окружало и не меньше волновало. Может, в этом его ахиллесова пята? Разбросанность, неспособность сосредоточиться.

Отдыхая, он расхаживал по коридорам, приглядывался. Так мужчина, ожидавший книгу, скрестив по-наполеоновски руки, напомнил ему подслеповатого моржа, а девушка, выдававшая книги – осла. Такого ослика – симпомпончика. Крупные ноздри, жесткие волосы, бархатистые темные губы.

Вдоль коридора между научными залами вытягивалась ковровая дорожка. Сбоку от неё размещались круглые "утешительные" столы для тех, кому не досталось места в зале. По дорожке взад и вперед прохаживались люди, и походка и весь их отсутствующий вид и чрезвычайная вежливость при случайных помехах – говорили только об одном, они мыслили.

– А что – думал Мокашов, шагая в навязанном ритме., – интересно не им, а миллионоголовому читателю? Ему, небось, не теории нужны, а такое что при случае можно руками потрогать?

Он мучался и совсем уже собрался звонить Пальцеву, чтобы отказаться. Но не нашел монетки для автомата и решил: не судьба. И теперь между столов и стеллажей с книгами думал только об одном, что скажет Инге, и как у них сегодня получится?