Татьяна Корсакова - Приди в мои сны

– Как ты, Игнат? – спросила вместо приветствия.

Хотел бы он сказать – хорошо, но врать Евдокии не имело смысла.

– Как прежде. А вы?

– Я лучше, чем прежде. Многим лучше. Благодаря тебе. – Она подошла, погладила его по голове.

– Ну, – он выдавил из себя улыбку, из последних сил сдерживаясь, стараясь не уклониться от этой ненужной, все усложняющей ласки, – значит, теперь мы квиты. Вы спасли меня, я – вас.

Говорить не хотелось, а хотелось есть. Дико, до судорог в голодном желудке. И Евдокия поняла его без слов, принялась накрывать на стол.

– Дойдешь до стола? – спросила, не оборачиваясь. – Или лучше в постель подать?

– Обижаете, тетушка. Дойду.

Он увидел, как дрогнула ее прямая спина, услышал, как тихо брякнула о стол железная миска, и почувствовал что-то почти забытое, но очень важное для них обоих.

Ему пришлось ломать себя, всю свою зачерствевшую, заржавевшую суть ломать, чтобы обнять Евдокию, просто положить сызнова забинтованные ладони на ее плечи. Но получилось. Пусть и ненадолго. А она тихо всхлипнула, сказала прежним своим сердитым тоном:

– Ну, садись, а то остынет все.

Еда была вкусная, как и все, что готовила Евдокия. Федор заставлял себя не спешить, но все равно спешил, потому что все мысли сейчас занимало нечто новое.

– Тетушка, – попросил он, отодвигая от себя опустевшую миску, – у вас есть бумага?

– Какая бумага?

– Любая. Мне нужно кое-что нарисовать.

– Дома, – отозвалась она после недолгой паузы, – остался блокнот с набросками Айви. Там, кажется, были чистые листы. Сказать Августу, чтобы принес?

– Скажите.

Рука сама, помимо воли, потянулось к лежащему на столе ножу. Евдокия вздрогнула, но взгляд ее остался невозмутимым.

– Не нужно тебе сегодня упражняться. Вчера твои раны снова открылись.

– Я не упражняться. – Федор встал на колени, кончиками пальцев погладил земляной пол. – Мне нужно кое-что другое. – Он вонзил лезвие в землю. Увиденный минувшей ночью лабиринт все еще был свеж в памяти, но кто знает, сколько это продлится, удастся ли вспомнить все подробности и перенести их на бумагу? А лабиринт этот важен. Федор еще не понимал, чем именно, но поймет, когда придет время.

Федор с детства рисовал очень хорошо, и бабушке, помнится, мечталось, что он будет художником, непременно великим. А он стал инженером, но дар рисования все равно пригодился, черчение во время учебы давалось легко, и сейчас вот…

Рисунок на земляном полу все увеличивался, обрастал деталями. Да и не рисунок это был вовсе, а схема. Лабиринт, увиденный во сне, разворачивался перед Федором, раскрывал тайны, и когда все закончилось, когда почти весь пол в охотничьем домике был изборожден следами от ножа, все сложилось. Теперь Федор знал темное нутро Стражевого Камня как свои пять пальцев, все его подземные ходы и пещеры. Он даже знал, где расположена та пещера с подземным озером, в которую приводила его Айви. Не знал он только, зачем это все нужно.

Все время что Федор рисовал, Евдокия сидела тихо, не шелохнувшись, заговорила лишь, когда он с силой, по самую рукоять, вогнал нож в землю – поставил точку.

– Что это? – спросила она очень тихо.

– Внутренности острова. – Он уселся по-турецки, уставился на плоды своих трудов. – Я боялся, что забуду, а теперь знаю, что не забуду никогда.

– И что означают эти линии? – Носком ботинка Евдокия указала на одну из борозд.

– Это подземные ходы, тетушка. Вот тут они выходят на поверхность, а здесь заканчиваются пещерами.

– Этого не может быть.

– Может. Мы были тут, – он ткнул пальцем в одну из пещер, – вместе с Айви. Я знаю, где спрятан вход в нее. А эта, – палец переместился к другой пещере, гораздо более глубокой и чуть менее объемной, – находится прямо под колодцем. Там, на дне, есть озеро с родниковой водой.

– Но сверху кажется…

– Сверху ничего не видно, – перебил он Евдокию, – выглядит, будто это самый обыкновенный колодец, но вам ли не знать, что на Стражевом Камне нет ничего обыкновенного. Вот только тайны свои он охраняет очень надежно.

– А тебе открылся?

– Выходит, что так. – Федор пожал плечами. – Я просто увидел это. Только пока не знаю, зачем.

– Нужно рассказать Августу, – сказала Евдокия твердо.

– Почему?

– Потому что на острове идет строительство, а там, оказывается, ямины эти, пещеры… Это опасно, Игнат.

– Опасно, тетушка. – Он улыбнулся. – Надо думать, это очень опасно. А Августу я сам скажу. Есть у меня к нему серьезный разговор.

– Что ты задумал, мальчик? – Евдокия всполошилась, побледнела, но руку, как раньше, к груди не прижала. Не болит больше сердце? Федор прислушался к своему собственному, но ничего особенного не почувствовал. Похоже, вчерашняя выходка закончилась бесследно для него. Закровившие рубцы не в счет, это такая малость.

– Ничего такого, что навредило бы вам или Августу. – Он встал с колен, пересел на табурет и задумчиво посмотрел на каравай хлеба.

– Снова голодный? – Евдокия принялась нарезать сначала хлеб, а потом и толстый шмат сала.

Нет, он не был таким голодным, как всего несколько часов назад, но сала с хлебом все равно хотелось.

– Так что ты задумал? – снова спросила Евдокия, наблюдая, как он ест. – Кому твоя затея навредит?

– Злотникову. Или вы, тетушка, думаете, что я вторую щеку подставлю? Хватит, наподставлялся…

– Все-таки решил поквитаться. – Евдокия не спрашивала, она давно уже все поняла.

– Не за себя – за Айви, за Акима Петровича. Нельзя это отродье безнаказанным оставлять, неправильно это.

– А то, что по-твоему правильно, то опасно. Для тебя, Игнат, в первую очередь. Думаешь, мне эти мысли в голову не приходили? Думаешь, я его смерти не хочу? Хочу! Но не подобраться к нему теперь. Он и раньше-то осторожный был, что тот лис, а сейчас себя головорезами, как стеной, окружил. Боится, всего боится. Многим он как кость в горле. Думается мне, что и замок он посреди озера строит, чтобы подальше от людей быть, а не только чтобы покрасоваться да богатством похвалиться.

– Вот на острове я его и возьму. Там, где он чувствует себя в безопасности. Но не сейчас. Мне о многом надо подумать. – Федор помолчал, обдумывая зарождающийся в голове план, а потом спросил: – Лучше скажите мне, тетушка, только честно, не кривя душой, похож ли я на себя прежнего?

Прежде чем ответить, Евдокия долго его рассматривала, словно видела впервые.

– Не похож, – сказала наконец. – Совсем не похож, Игнат.

Она так часто называла его этим именем, что он поневоле начал к нему привыкать. И почему бы не привыкнуть, коль отказался он не только от старой жизни, но и от старой шкуры. Решено! Нет больше Федора Шумилина, а есть Игнат Вишняков, и думать о себе он станет, как об Игнате.