Валериан Правдухин - Яик уходит в море

Несмотря на пышную форму с золотыми эполетами и малиновыми лампасами, Николай выглядел маленьким и невзрачным. Он все время поводил головою и, словно жмурясь от солнца, моргал водянисто-голубыми глазами. Позади его шла свита — князья Оболенский, Барятинский, Кочубей и Ухтомский. Они выглядели куда важнее наследника.

Афанасий Иванович шептал в затылки ребятам:

— Каки кургузы мундиры-то у его людей, прямо срам! А цвет — ну, будто хвост испуганной мыши. Не то саврасый, не то игреневый. А у этого-то, сзади который, матри, четыре глаза. Дай бог передним глазам здоровья, а задним лопнуть. А там двое-то в шляпах, как пастухи…

Сзади действительно шли двое штатских — художник Черненко и доктор Ромбах.

— Душечка штацкий, — изгибался старик, ложась животом на камыш, — подарите шляпу, яйца сварить, наследника угостить! Теща все чашки перебила…

Кара-Никита истуканом сидел на облучке. Черные глаза его недвижно смотрели под дугу на лошадей. Он все еще переживал то страшное чувство, которое испытал, когда скакал мимо Соболевской станицы по глубоким пескам. Ему показалось, что лошади его идут из последнего запаса сил и что они не выдержат и станут. Колеса уходили в песок чуть ли не до самой втулки. Казак и до сих пор еще не мог успокоиться и время от времени шевелил губами, шепча про себя:

— Спаси и помилуй, Микола милостивый. Лебедушки мои, выносите!

— Поезжай шагом! — шепнул ему князь Барятинский, и Никита, сдерживая запаленных лошадей, пустил их к Михайловской улице. До сарая оставалось сто шагов. Ребята стояли на вышке, вытянувшись, как настоящие вояки. Капитану Дамрину хотелось особо оттенить приветствие казачат с крыши, и он распорядился, чтобы в этот момент войска на улицах молчали. Колокола умолкли. Над городом снова повисла неестественная тишина.

Наследник поровнялся с сараем. Утехин лежал за вышкой сарая так, чтобы его не было видно, и шипел в спины своему малолетнему войску:

— Как крякну и стукну по комлю, орите дружно, во весь дух! Орите без умолку, пока не остановлю!

Ему кажется, что он лежит в степи и на него катит самый матерый сайгак-моргач, красный, рогатый, с выпученными глазами…

Лошади настороженно фыркают, ступая по коврам. Они видят впереди колышущиеся у собора хоругви, знамена, старинные иконы, ярко разодетое духовенство… Смотрит туда и наследник. Ребят наверху он не видит. Его уже мучает тишина. Он привык, чтобы люди неистовствовали при его появлении. Его охватывает щемящее чувство страха. Он знает, что сейчас люди на улицах заорут, закричат и запоют… И вдруг сверху, с неба:

— Ура, ура, ура!

Ребята визжат и подпрыгивают. Машут руками, забывая о военной выправке. Николай удивленно вскидывает глаза, на секунду видит кучу взбудораженных ребят, и тут же они все сразу исчезают. Слышны испуганные выкрики, глухо доносятся из-за стены плач и стоны. Рухнула подгнившая крыша сарая, и все казачата вместе с командиром полетели вниз. Наследник не понимает, в чем дело. Он испуган насмерть. Вспоминая покушение на свою жизнь в Японии, он вскакивает на ноги, хватает за плечи Никиту. Тот в ужасе смотрит на него.

— Что случилось? Остановите лошадей!

Несколько офицеров подбегают к Николаю. Он плачуще спрашивает их:

— Что там? Что там?

— Все обстоит благополучно, ваше императорское высочество. Это казачата в восторге, что видят вас, прыгнули вниз на сеновал. Прикажете привести их сюда? — находчиво докладывает начальник штаба области Родзянко.

— Не надо, не надо! — с гримасой просит Николай и откидывается в изнеможении на спинку коляски. У арки играет духовой оркестр.

А в сарае на полу плачут ребята. Взрослые затыкают им рты, шипят на них. Алеша сильно ушиб ногу. Над ним стоит Венька с рассеченной губой и утешает его:

— Брось реветь… Да ну жа!.. Я сейчас разотру тебе ее. До свадьбы заживет. Не реви. А ну их! — машет он неизвестно на кого рукою.

Венька долго сидел с больным Алешей, но в сумерках его терпение истощилось, и он решил все-таки пойти поглядеть на улицу.

Около Невского собора он протискался сквозь толпу на паперть. И в эту минуту что-то с треском ударилось о каменный пол у его ног. Это сторож уронил с колокольни плошку. Казачонок глянул на свои колени и похолодел. На брюках, на груди его серой новенькой блузы звездами расползались сальные пятна. Блузу ему только что сшили для училища. Ничего не видя и не слыша, Венька в отчаянии повернул домой. Вот он очутился у себя на крыльце. Стучать ли? Не лучше ли пойти и утопиться в Чагане?.. У арки опять глухо бухнула раз за разом пушка: будто кто-то горестно и обрывисто прорыдал в темноте. Огорчения дня с силой взметнулись в казачонке, и он горько, по-ребячьи заплакал.

Жена Ипатия Ипатьевича, Марья Константиновна, встретила его на пороге испуганным, горячим участием:

— Веничка, утробный ты мой, да что с тобою? Уж не пушкой ли тебя зашибло?

Казачонок зарыдал еще горше.

— Не пушкой, а пло-ошкой!

Сзади, из темноты, кто-то тихо засмеялся. Смех был родной, сердечный, а это еще больше рассердило Веньку.

— Тебе еще чево? — зло повернулся он к Луше.

— Ничего, Веничка, ничего. Зачем ревешь? Брось.

Венька ощерился, как хорек. Луша махнула на него рукою и прошла в дом.

У нее тоже несладко было на сердце. Она возвращалась с гулянья, — ходила по улицам со своей приятельницей Екатериной Павловной Чалусовой.

Подруги были очень похожи друг на дружку. Иногда их принимали даже за сестер. Только глаза Чалусовой и волосы отличались от Лушиных. Глаза у нее были русские, мягкие, серые, а волосы — волнистые и светлые, как хорошо вымытый лен.

Все лето подруги мечтали о войсковом бале. Теперь же они обе не могли пойти туда. У Луши не было нужного платья, а Екатерина Павловна в самом деле любила высланного генерала Серова и дала себе слово не показываться на балу без него. Она каждую ночь примеряла лиловый сарафан, смотрела на себя в зеркало и плакала от восторга перед своей красотою и молодостью, рыдала от горечи, что она не увидит наследника и должна остаться верной своему Александру.

Дом Дудаковых стоял на самом краю улицы. Луша еще раз попыталась развеселить Веньку. Но он был безутешен и зол. Тогда Луша, пряча от людей свое горе, вышла за ворота и полем направилась на реку Чаган.

Тихо и мирно было сейчас на берегу. Бледная луна, как усталая лиса березовыми перелесками, пробиралась меж рваных облаков. Вода сонно и тускло поблескивала.

Издали доносился запах ковыля и полыни.

Луша опустилась на бревешко и тут же увидала над степью звезды. Она обрадовалась и удивилась им. В самом деле, уже с неделю она не глядела на ночное синее небо. Голова приятно закружилась от темных широт, игры света и звезд. А звезды действительно играли, как живые. Например, эта голубая очень низкая звезда на западе, она все время помаргивала и переливалась, будто расплавленный жемчуг. А как их много и с каким тихим величием лежат они над серой, бегущей в даль землей… В степи у бивуаков тлеет еще несколько костров. Луша смотрит на степные огни и вспоминает поселок, вспоминает себя, маленькую девчонку, длинного офицера, Виктора Пантелеевича, сестру Настю и тот страшный вечер на Ерике.