Елена Руденко - Долгий летний праздник

Ну и манеры! Я замечаю тоску в глазах у лакея, этот тип ему явно не по нраву.

— Но мсье, — робко начинаю я.

Лесот поднимает на меня глаза, в них явная злость. Мне становится страшно. Мне кажется, что Лесот хочет вцепиться мне в горло.

— Но вы любите мадемуазель Стефани, — я быстро меняю тему разговора.

Лицо молодого человека разглаживается.

— Очень, — произносит он улыбаясь. — Я буду ждать Стефани, надеюсь, она скоро найдется. Жаль, что она боится и избегает меня!

Меня это не удивляет, мне тоже хочется побыстрее прекратить беседу с этим человеком.

Этого ненормального любит какая–то женщина. Её зовут Беатрис Ванель. Судя по всему, это её дом. Интересно, что это за особа, и чем её привлек Лесот? Хм… неужели она ни разу не видела, как он вытирает руки о скатерть?

Мсье Брион зачислил её в ряд подозреваемых, она могла совершить похищение, чтобы освободить своего любимого из сетей Стефани. Если это предположение верно, то жизнь девушки в опасности. Влюбленная женщина не щадит соперниц.

Лесот подвигает к себе большое желе.

— Я очень люблю Стефани, — повторяет он, смакуя десерт.

Я решаю рискнуть — спросить его про покойного Жака Бриона.

— Этот подлец! — восклицает Лесот.

Он вскакивает с места, держа в руках тарелку с остатками желе. Мне страшно, что эти остатки сейчас очутятся у меня на голове.

— Жак Брион — враг гениальных художников! — кричит Лесот. — Мерзкий карлик! Уродливый толстосум!

Далее следуют такие слова, что мне становится дурно. Жорж бы записал в блокнот.

В этом порыве Лесот швыряет тарелку на пол. Осколки разлетаются по комнате. Кусочки желе попадают на моё платье. В этот момент мне хочется бежать, но я не могу, я точно приросла к стулу. Невозмутимый лакей протягивает мне салфетку, я читаю в его глазах сочувствие.

— Августин, тебя опять что–то расстроило? — раздаётся женский голос.

Я оборачиваюсь. Наверно, это Беатрис Ванель. Довольно симпатичная женщина, высокая, статная. Она быстро подходит к Лесоту. Обнимает, гладит по голове.

— Всё хорошо, дорогой, — ласково твердит она, — всё хорошо. Тебе нельзя волноваться. Ты так раним. Успокойся, милый.

Лакей качает головой.

— Иди отдохни, — говорит Ванель Лесоту, — и только потом за рисование.

— Да, — вздыхает Лесот, — с дурным настроением нельзя творить шедевры.

Художник, опираясь на руку невозмутимого лакея, уходит.

Беатрис Ванель оборачивается ко мне. В её глазах явный укор.

— Поймите, — говорит она мне строго, — гениев нельзя ранить! Они очень чувствительны!

Я быстро объясняю ей цель своего визита.

Я, Макс Робеспьер, вернулся домой. Собрание опять не вынесло решения о судьбе короля. Думаю, всё будет ясно завтра.

Дома меня уже ждёт Жорж. У него ко мне важный разговор.

Он настойчиво просит меня поддержать петицию. Это же такой риск! Особенно, если учесть то, что короля Луи могут оправдать. Собранию ничего не стоит издать завтра закон, снимающий вину с короля.

— Жорж, я пока не могу дать тебе окончательного ответа, — говорю я, — ты сам это прекрасно понимаешь.

— Я не понимаю! — не унимается Жорж. — Вчера на заседании в Собрании ты так хорошо размазал королевскую шайку, а какую–то бумажку поддержать не хочешь.

— Я опасаюсь драк за власть и гражданской войны, — поясняю я. — К тому же безоружная толпа на улице — отличная мишень.

— Макс, но ведь в петиции ясно сказано — конституционные меры! Значит, она закону не противоречит! — уговаривает меня Жорж.

М-да… трудно принять решение… Я точно раздвоился…

Стук в дверь прерывает мои мысли. Я иду открывать.

На пороге Мадлен. Я замираю. Её большие серые глаза приветливо смотрят на меня.

Несколько секунд я молча смотрю на красотку. Мадлен — стройная античная богиня. Как ей идет это элегантное платье с глубоким вырезом! А её просто прибранные под шляпку волосы. Изящная простота. Да, мне нравится, что Мадлен не носит высоких причёсок.

Я с большим трудом сохраняю невозмутимость.

Ох, проклятая булавка у Барнава до сих пор блестит перед моим внутренним взором! Что ж вы так, Мадлен?

— Проходите, — наконец, говорю я. — Простите, я не верил, что вы придёте…

Я подвигаю ей самое приличное кресло. Мадлен изящно садится. Мне хочется припасть к её ногам.

Я, Мадлен Ренар, наконец, встретилась с Максом. Так хочется накричать на него, поинтересоваться, где же он шатался. Нет, нельзя. Мне нужно его доверие. Макс, похоже, мне рад, только опять прячет свои чувства под маской холодной учтивости.

Ох, тут Жорж, как некстати! Крепкий тип, учитывая его ночные похождения.

Хм… он тоже не рад моему визиту. Какая у нас взаимность!

— Макс, я бы хотел поговорить с тобой без лишних свидетелей! — говорит Жорж, красноречиво делая ударение на двух последних словах.

— Не извольте беспокоиться, — ехидно отвечаю я, — у меня ведь голова плоховата. Я не пойму ни слова из вашей беседы.

Макс, дабы не накалять обстановку, протягивает мне книгу:

— Подождите, дорогая, — извиняясь, говорит он, — на пару минут.

Хоть на пятнадцать, хочу сказать я, но сдерживаюсь.

Вот уж не ожидала хамства! Я бросаю книгу на диван и подкрадываюсь к комнате, куда ушли Макс и Жорж.

— Макс, ты должен поддержать петицию! — громко говорит Жорж.

Макс, не слушайте его! Не слушайте!

Макс что–то тихо отвечает Жоржу.

— Ладно, я к тебе ещё зайду! — говорит тот.

Кажется, на этом их беседа завершена. Я быстро отскакиваю от двери. И вовремя, иначе Жорж разбил бы мне лоб дверью. Жорж быстро выходит, грубо отодвинув меня с дороги, направляется к входной двери.

Наконец мы с Максом одни!

— Макс, дорогой, — ласково начинаю я, — вы не представляете, что мне пришлось вчера пережить! Я обошла весь Париж пешком, ужасно устала, моё шёлковое платье пришлось выбросить. А на протяжении всего дня я общалась с людьми типа Жоржа. Поверьте мне, вы единственный человек, которого я за эти два дня рада видеть.

Макс терпеливо выслушивает мой бред.

— Так что же должно произойти? — спрашиваю я. — Вы мне писали, что в Париже должно случиться нечто ужасное!

— Дорогая, — ласково говорит он, — я имел ввиду беспорядки, которые может вызвать петиция. Её хотят выставить завтра на подписи. Мой вам совет, не выходите в тот день из дому, а ещё лучше — покиньте Париж.

Его ласковый голос постепенно становится тверже и холоднее.

— Мадлен, милая, если у вас ко мне конкретные вопросы, я вас слушаю, — продолжает он. — Простите меня, мне нужно уходить… Я могу проводить вас… Вечером после шести я буду целиком в вашем распоряжении… Прошу простить, что так получилось…

Уходить? Мне хочется обругать этого нахала грубыми словами. Уйти, оставить меня! Ах, у него дела! Политика! Для него это важнее меня!