Елена Руденко - Долгий летний праздник

Мсье вздрагивает, но всё же соглашается.

Молодец! Люблю людей, с которыми легко договориться. Хотя, уговорить можно любого, надо только знать, что его интересует.

Мы с Августином покидаем Роне.

— Беатрис! Вы чудо! — восклицает мой маленький гений.

— Пустяки, дружок, — отвечаю я, потрепав его по голове. — Это только начало. Когда люди узнают, что в домах таких влиятельных господ висят твои картины, они будут умолять тебя продать их! Ты будешь богат!

Подумать только! Я явлю миру нового гения живописи!

— Думаю, Александра Ламета я сам смогу уговорить, — заявляет Августин.

Он осмелел. Это радует.

— У тебя есть аргументы? — интересуюсь я.

— Ещё какие! — смёется он.

Я, Жорж — Жак Дантон, опять беседую с Робеспьером. Этот упрямец не очень торопится поддержать петицию об отстранении короля–изменника.

— Ты только подумай, — я продолжаю приводить свои аргументы, — у нас всех появился шанс разом прихлопнуть всю королевскую шайку. Один наш клуб кордельеров бессилен, но если твой якобинский клуб нас поддержит, мы победим.

— Все не так просто, мой друг, — возражает Макс. — Ты даже не понимаешь, на какой риск придется пойти. Законодатели обладают большей властью, чем мы. Они в любой момент могут сделать из твоей петиции повод для провокации. Им достаточно издать закон, оправдывающий короля… Боюсь, даже оговорка о конституционных мерах не спасёт…

Ну что он заладил одно и то же!

— Ты мне это твердишь уже третий раз! — перебиваю я. — Но если не пойти на этот шаг сейчас, будет ли у нас потом другая возможность? У этих сволочей хватит наглости восстановить абсолютную монархию.

— Тут я с тобой согласен, — кивает Робеспьер, — бездействие опасно. Завтра утром в клубе я сообщу о своем окончательном решении.

Я протягиваю руку Робеспьеру, говорю, что всегда рад видеть его в рядах своих союзников. Чёрт его знает, какое решение он примет. Самое интересное то, что весь клуб будет действовать согласно решению Макса.

В общем, опять получился бесполезный разговор.

Я спускаюсь по лестнице. О-о! Мадлен Ренар. Что–то она сюда зачастила.

— Красотка Мадлен! — восклицаю я. — Какая встреча!

— Не называй меня так, — зло перебивает Ренар.

— Раньше тебе это нравилось, — издеваюсь я. — Ох, тогда ты была такой милой, доброй куколкой.

— Слащавой дурой я была! А ты зато не изменился, такой же нахал и пьяница. Заработал себе известность дебошами!

В ответ я хохочу громким раскатистым смехом, который эхом разносится по подъезду.

— Догадываюсь, зачем ты опять пожаловала, — посмеиваюсь я. — Хочешь уговорить Робеспьера не поддерживать нашу петицию. Посмотрим, оправдывает ли он прозвище Неподкупный. Не знаю, смог бы я устоять перед такой красоткой…

Я нагло обнимаю Мадлен. В ответ она больно наступает мне на ногу каблуком. Я, громко ругаясь, выпускаю дамочку.

Ренар бросает несколько злобных слов в мой адрес и быстро поднимается по лестнице.

— Какой ангелочек, — вздыхаю я, — а как некрасиво выражается… Хм, похоже, мои шансы на то, что Робеспьер поддержит петицию, падают.

Я, Мадлен Ренар, довольна впечатлением, которое произвела на Неподкупного. Надо сразу же пойти в наступление. Делового разговора у нас с ним не получилось, ничего, у меня есть другой способ.

Начинаются объятия, поцелуи, ласковые слова.

— Ох, Макс, — вздыхаю я. — У меня к вам большая просьба.

— Я вас слушаю, дорогая, — отвечает Макс, обнимая меня.

— Надеюсь, вы не будете поддерживать петицию кордельеров, — говорю я.

Я, не дожидаясь ответа, целую Макса, но он прерывает поцелуй.

— Дорогая, вы уже второй наш разговор сводите к этой петиции, — произносит он монотонно. — Можно предположить, что вы только за этим и пожаловали.

— Нет… я… — бормочу я что–то невнятное.

Чувствую, что краснею.

Робеспьер берет меня за плечи и внимательно смотрит в глаза. Невозможно выдержать этот пристальный взгляд, пронзающий, как стальной клинок. Я опускаю глаза.

— Вы хотите меня использовать? Да, мадам? — спрашивает Макс, на его тонких губах мелькает печальная улыбка. — А я, дурак, подумал, что наши отношения стали такими же, как прежде. Увы, это невозможно, вы слишком изменились. Хотя, как ни странно, такой вы мне нравитесь больше.

— Вы тоже изменились! — говорю я мрачно. — Вы стали каким–то ледяным. Мне кажется, что в вас умерли все чувства!

— Может, это и так, — пожимает он плечами. — Перейдем к делу, вы хотите, чтобы я не поддерживал петицию. Увы, я уже принял противоположное решение.

Я устало вздыхаю.

— Неужели вы не сделаете это ради меня? — прямо спрашиваю я. — Вы меня уже не любите?

— Я люблю вас, Мадлен, — отвечает Макс. — Но я никогда не смешиваю личные чувства и политику. Простите меня, дорогая, но иначе нельзя. И очень прошу вас, не предъявляйте мне ультиматумов. Я готов пожертвовать своими личными чувствами ради Франции.

Меня словно окатили ледяной водой. Отказ. Чёткий ясный отказ! Я ещё раз убедилась в том, что теперь Макс — совсем другой человек.

Ах так! Хорошо! Пеняйте на себя, мой друг! Я вас уничтожу. Я добьюсь того, чтобы вы с позором вернулись в свой городишко! Я загублю вашу политическую карьеру!

— Что ж, как вам будет угодно! — произношу я зло. — Потом вы пожалеете об этом. Я хотела как лучше для вас, а вы отказались.

С этими словами я ухожу, нарочно громко хлопнув дверью.

Меня охватила злоба, обида и какая–то грусть.

Я, Августин Лесот, прибыл к Ламету. Мне назначено. Ах, он ведь важная птичка! Он ведь занят! Какие политики мелочные! Каждую минутку берегут! А ведь жизнь — это такой простор!

— Если речь пойдёт о ваших картинах, буду вынужден вам отказать! — сразу же заявляет Ламет.

— Мсье, не надо так грубо, — улыбаюсь я. — Предлагаю вам маленькую сделку.

— Не имею чести понять! — удивляется политик.

Ох, болван! Все вы болваны! Ничего не смыслите ни в жизни, ни в искусстве!

— Вы посещаете заведение мадам Жасмин? — игриво спрашиваю я. — Не отпирайтесь, я вас там видел! Вы ещё здорово напились и выбалтывали государственные тайны!

Я начинаю гоготать.

— Наглая клевета! — восклицает Ламет.

По его волнению и эмоциям я понимаю, что попал в точку. Как нехорошо, такой важный гусь, а шатается по таким местам. Я был удивлен, когда его там увидел.

— Но ведь и вы там были! — замечает Ламет.

— Ха, я художник! — отмечаю я. — А жизнь людей искусства всегда окутана шлейфом скандалов. Нам это положено. Но вы ведь безупречный политик! У вас же кристальная репутация…

— Что вам угодно? — сдаётся Ламет.

— Повесьте мою картину в гостиной, — говорю я, указывая на моё гениальное полотно. — Рассказывайте всем, что это моя работа.

Политик кивает.