Елена Руденко - Долгий летний праздник

Жаль, Поль Очер в отъезде. Мы могли бы провести расследование вдвоём.

Я сажусь на парковую скамью, раскрываю папку. Мсье Брион сделал хорошее досье. Даже приложил портреты–гравюры. Только нет подружки его брата. Ничего, уверена, он её включил в список подозреваемых.

— Как дела, мадемуазель Лемус? — спрашивает меня кто–то.

А, это Жак — Луи Давид — известный художник.

Я приветливо здороваюсь.

— Вы знакомы с мсье Лесотом? — спрашиваю я. — Он тоже художник. — Я показываю ему гравюру–портрет.

— Господи! — Давид быстро крестится. — Не напоминайте мне об этом типе! Это мой бывший ученик. С трудом сплавил по обмену. Хотя в ответ мне прислали тоже не очень милый экземпляр.

— Вы его знаете! — восклицаю я. — А он что–нибудь говорил о некой мадемуазель Брион?

— Про мадемуазель Брион… не знаю, — пожимает плечами художник, — а вот про дядюшку этой мадемуазель… Его звали Жак Брион… Не ясно, почему они повздорили, но покойный мсье Брион хотел зарубить художественную карьеру Лесота. И это у него получалось. Две выставки испортил… Согласен, Жак Брион был не ангел, но сгноить на корню карьеру Лесота — величайшая заслуга перед человечеством!

Хм… это должно заинтересовать Макса. Похоже, у мсье Лесота был мотив устранить Жака Бриона.

Моё имя маркиз Жильбер де Лафайет, мне 34 года. Я по своей глупости попал в пренеприятнейшую ситуацию. Зачем я потакал капризам монархов? Зря хотел добиться благосклонности королевы! Они подло обманули меня. Бежали. А что теперь? Меня читают виновником их бегства. Как ни парадоксально, мне приходится защищать предателей, так выгодно для Франции. Хотя, как бы я хотел, чтобы Мария — Антуанетта получила по заслугам за свою подлость и строптивость. Было бы великолепно, если бы они заплатили за моё унижение! Нет, ради своих идей я жертвую гордостью.

Я принимаю у себя гостей. Мэра Байи и Барнава — моего политического союзника.

— Думаю, не стоит объяснять то, что сейчас творится в Париже! — начинает Барнав. — Все только и говорят о некой петиции, которая скоро увидит свет.

— Да, — киваю я, — как я понимаю, вы требуете от нас решительных действий.

— Как высокопоставленные должностные лица, — продолжает Барнав, — вы имеете силу, которая может это пресечь.

— Дорогой друг, — вкрадчиво начинает Байи, — всё не так просто.

Барнав с возмущением смотрит на него.

— Послушайте старого ученого человека, — говорит Байи. — Резкие действия опаснее бездействия. Особенно если учесть, что вся ответственность будет на нас.

— Что вы предлагаете, Барнав? — спрашиваю я. — Если у вас есть план, мы будем рады его выслушать.

— Арестовать Дантона, Роберов, Лакло — всех кто устроил данное безобразие! — говорит Барнав.

— Это невозможно, — твердо возражаю я.

— Почему? — на лице Барнава отражается искреннее изумление. — Я слышал, у вас была встреча с Дантоном. Чем он вас так напугал?

— Мы обсудили ситуацию, — спокойно отвечаю я, игнорируя выпад юноши. — Как выяснилось, мне невыгоден арест Дантона и его коллег. А он обязуется пока прекратить нападки на меня и наш клан.

— Вы беседовали с Дантоном! — удивлённо восклицает Барнав. — С этим типом, что поливает вас грязью. Вы читали его статью, написанную в соавторстве с некой Светланой Лемус? Кстати, этой девчонкой я бы на вашем месте занялся вплотную.

Барнав, что за младшая школа! Эта мадемуазель мне безразлична. Она глупый ребёнок, попавший в плохую компанию.

— Я не воюю с детьми, — отвечаю я спокойно. — Даже если они повторяют нехорошие слова за плохими дядями. Вы сами разве пристрелите маленькую девочку, запустившую вам вслед горсть песка?

— А всё же, почему арест Дантона нам невыгоден? — ехидно интересуется Барнав.

— А потому, мой друг, — отвечает Байи, — что народ это воспримет весьма бурно. Этот арест может стать опаснее ещё не напечатанной петиции.

Барнав кивает. Опускает глаза.

— Что же нам делать? — бормочет он. — Ждать?

— Ждать, — кивает Байи. — Собрание вряд ли примет закон против короля, но всякое может быть. А тогда сложится иная ситуация…

Да, такая ситуация тоже малоприятна. На место регента будет метить Филипп Орлеанский и, скорее всего, добьётся своего.

— А если петиция всё же будет издана! Что вы планируете предпринять? — не унимается Барнав.

Я его понимаю. Самому это ожидание не доставляет радости.

— Тогда и будем принимать решение, — холодно говорю я. — Кстати, многое зависит и от вас. Вы ведь уверены, что короля оправдают.

— Да, — твёрдо говорит Барнав.

Я, Мадлен Ренар, усталая и измученная, медленно бреду, опираясь о стену. Силы покидают меня.

Ох, мне так плохо, что я присаживаюсь отдохнуть на тротуар. Скидываю туфли. Новое шёлковое платье и правила этикета на данный момент меня не волнуют.

Какая жара! Я снимаю шляпку, сползшую на бок, обмахиваюсь ею.

Из моих глаз текут слёзы.

Ох, за всю свою жизнь я столько не ходила пешком!.. Макс ясно написал, что надо быть дома!.. Зачем я пошла? Подметать новым платьем парижские улицы?.. Хотела быть в курсе событий… Да, я в курсе… В курсе, что мое состояние скоро начнет таять… Нет, бедной я не буду, слава Богу! Но все равно обидно! Выходит, то, что я в курсе, ничего мне не дает!

Я достаю зеркальце. О Боже, моя прическа!.. Лучше бы я носила высокие прически, они, по крайней мере, прочные. Я вынимаю шпильки, надеваю шляпку на распущенные волосы. Придирчиво смотрюсь в зеркальце. Ну вылитая жена лавочника, кошмар!

Тут я Макса никогда не найду!.. Ах, до чего хочется пить! Зайду в первое попавшееся кафе, пусть оно битком набито дикарями санкюлотами.

Я медленно поднимаюсь на ноги с туфлями в руках. Пытаюсь сделать несколько шагов. Нет, лучше обуться.

Случится что–то ужасное? Ох, ужаснее некуда!

Сегодня явно не мой день!

Я, Жорж Дантон, шагаю по улице. Жара ужасная! Черти в Аду, наверное, дохнут от безработицы!

Рядом останавливается экипаж моего компаньона Лакло.

— Садись, дружище! — говорит он. — Подвезу. Заодно обсудим наши делишки.

Я киваю. Лакло открывает дверцу кареты.

— Жорж, ты веришь в эльфов? — вдруг неожиданно спрашивает он.

Я удивленно таращусь на Лакло.

— Чего?! — восклицаю я. — Тебе головку напекло? Какие в … эльфы?

Лакло указывает кивком головы. Я оборачиваюсь. О-о! Мадлен Ренар! Какими судьбами! М-да, усталость ей к лицу… Хочется взять на ручки и убаюкать… Ах, какая трогательная беспомощность!

— Это Мадлен Ренар, — говорю я Лакло. — Любовница Робеспьера.

У Лакло падает нижняя челюсть.

— Робеспьеру… её… такую красотку…

— Да, — киваю я. — Сам видишь, Луиза Робер сюда никак не вписывается…

Мадлен явно направляется к нам. Да, соблазнительной походки как не бывало. Еле ноги передвигает.