Павел Маленёв - Пацаны выходят из бараков

На «ГорьковГЭСстрое» время уплотняли, как говорил советский публицист Борис Горбатов, до состояния сжатого воздуха. Многое делали девушки, в числе которых была и моя старшая сестра Рита.

Даже свадьбы играли, выкраивая время у работы. Почти не было тогда никаких выходных.

У всех обязательно что–нибудь случалось. «Плывун» пошёл в котловане (плывучий грунт) — объявляют аврал: вызывают экскаваторщиков, плотников, сварщиков, арматурщиков (и всегда, конечно, чернорабочих!). Баржа с грузом по Волге подошла — девушек на разгрузку! Цемент появился — бетонщиков давай!

Девушки, надо сказать, все были переростки — под 30 лет, а многие и старше.

Большинство — незамужние, потому что миллионы мужчин погибли на войне. Много было вдов того же возраста, с опавшим взглядом, чьи мужья тоже остались лежать на полях боёв. «Свою нужду и тягостные мысли работой гнали изо всех углов. И превращались спины в коромысла у этих гордых и красивых вдов!» Каждая считала счастьем, если ей находилась хоть какая–то пара! Вот, например, как на этой свадьбе: «Русская!», «Русская!» слышна из подворотни. «Русская», «Русская» — в послевоенный год. Пляшет вся улица. Жених у Кати — ротный. «Русская!», «Русская!». А кто там слёзы льёт? Жарит заливисто гармонь в руках у Кати. Дождичек серенький пылит под фонарём. «Катька счастливая, всем женихов не хватит!» «Русская», «Русская!». «Мы живы, не помрём!» Ватники, туфельки… Смешные завитушки. Сколота «Русскою» с души усталой боль. Только недвижимо сидит жених у кружки. «Русская», «Русская» — каблучною пальбой! …А в горнице хлопоты спугнули долю вдовью: в горницу бережно безногого несут. К койке привязана полынь у изголовья… «Русская», «Русская»… Что — человечий суд?!

Выходной день на строительстве выпадал в какой–нибудь день выборов. Тогда объявляли массовое гуляние в парке. Парком была окультуренная часть леса. Вековые сосны и ели были прорежены. Между ними построили сцену, сделали из досок и врыли в землю скамейки. По случаю массового гуляния здесь и буфеты работали. Кому дома не хватило самогонки, могли добавить здесь, в буфете.

Был я в августе 2005 года на празднике 55-летия Заволжья. Хороший праздник! Но я невольно сравнил его с «теми» праздниками, на «ГЭСстрое». Есть разница! Сейчас люди избалованы, пресыщены событиями. Ходят степенно, почти без эмоций, если не считать те эмоции, которые возникают в палатке после рюмки водки. Кажется, что людей уже ничто не вдохновляет, кроме воздушных шаров с портретом Президента В. Путина. А в те годы не праздновали — гуляли!

Гуляли как и работали: от души! Обязательно с гармонью, с песнями, с частушками, не стесняясь петь и веселиться (тоже соборность?) «Эх, раз, ещё раз! Варёные раки. Приходите в гости к нам — мы живём в бараке». Одна проходящая песенная компания заглушала при встрече другую: «Страна моя, Москва моя, ты самая любимая…», «Нам песня строить и жить помогает, она как друг и зовёт и ведёт…», «Вьётся, вьётся чубчик кучерявый, так и вьётся чубчик на ветру…», «На скамеечке влюблённые сидят и вдыхают там весенний аромат…»

Пели ещё и такое: «А мне милый изменил — я где надо стукнула! За решётку угодил — я ему аукнула!» Здесь душевную простоту прощали даже специальные органы! Тем не менее, некоторых людей изредка куда–то с «ГорьковГЭСстроя» увозили. Не рабочих, конечно.

«Где ты, Сеня — Сенечка? Мать письмишка ждёт. Не осталось семечка тебе на развод! Помнишь, Сень, в избе–то лекцию? В люди вышли, кто донёс. Тут идейная инфекция всех изводит как понос!» Таким Сенечкой на «ГЭСстрое» оказался, например, архитектор Станкевич, по проекту которого построены самые примечательные здания нынешнего города Заволжья. С уха на ухо, закрыв поплотнее дверь, рассказывали, что Станкевич — шпион, враг народа, потому что слушал по ночам заграничное радио.

У нас, да и у всех в бараках, были только «тарелки» проводных радиорепродукторов, и нам, пацанам, было непонятно, как можно было слушать Англию или Америку! «Два кнута свились: кривда с правдою, тройка русская вязла в пыли!»

А в парк на праздники приезжали знаменитые на всю страну люди. Помню лётчика Водопьянова (мы, мальчишки, обязательно пробивались в первый ряд, перед скамейками, и сидели на траве). Приезжал друг Сергея Есенина, уже пожилой человек. Здесь же, на эстраде с ажурными деревянными стойками, похожими на книжные этажерки, мы слушали, затаив дыхание, летчиц Раскову и Гризодубову, прославленную снайпершу Великой Отечественной войны Павлюченко и многих других, знаменитых в Советском Союзе героев.

В парке мы пробовали курить. В праздники на земле валялось много окурков — мы их называли «бычками». Все мы бегали летом босиком, так как обувь берегли для школы. И вот, чтобы не заметили взрослые, мы прикрывали «бычок» ступнёй, затем ловко хватали его пальцами той же ноги и, согнув ногу в колене назад, так же ловко переправляли окурок в ладонь. Набрав пригоршню «Норда», «Звёздочки», а, если везло, то и «Казбека», «Герцеговины Флор», мы убегали курить — поглубже в лес или на чердак барака, или в чью–нибудь баню в деревне Пестово.

Если забежать вперед, то другим, повальным видом отдыха у заволжан станет после постройки в 1952‑м году стадиона катание на коньках. По вечерам вся рабочая молодёжь была здесь. И мы, мальчишки, конечно, — тоже! Хотя мы больше предпочитали катание на замёрзших торфяных карьерах. По гудящему льду можно было доехать до Десятого посёлка!

И лёд был такой прозрачный, что сквозь него мы наблюдали за плавающими подо льдом тритонами и лягушками. А ещё там, где скапливалась большая масса белого болотного газа, можно было проткнуть дырку и бросить спичку — раздавался замечательный взрыв!

И всё же я бы сказал, что кадровых рабочих на «ГорьковГЭСстрое» всё–таки оберегали как могли. Например, в особенно опасных и глубоких оползнях, иногда увлекающих за собой людей, на самых тяжёлых «дубинушках» работали «зеки» — заключённые, не политические, сплошь уголовники. Их пригоняли сюда из «зоны», где они тоже жили в бараках, примерно там, где в настоящее время находятся магазины на проспекте Дзержинского (поэтому старожилы до сих пор и называют по привычке этот район «зоной»).

У «зеков» была своя рабочая «поэзия». Когда они тянули, например, верёвками бетонную трубу диаметром метра в два–три, то делали это под нецензурную, длящуюся часами и неповторяющуюся «дубинушку» — прибаутку. Вот, запомнил самую мягкую: «Раз–два, взяли! Ещё взяли! Ещё на ход! Курва–пароход! Раз–два, с маху! Любим сваху!» Ну, и в таких случаях добавляют: «и т. д. и т. п.»