Мария Воронова - Сестра милосердия

— При вашем состоянии это именно то, что нужно.

— Но далеко, — повторил Воинов, — и долго. Там курс лечения целых шесть недель. Но я чувствую себя здоровым и думаю, что прекрасно обойдусь. Если бы вы могли еще поехать со мной! Или вместо меня, потому что неизвестно, кому из нас нужнее восстановительная терапия.

Она покачала головой:

— Это невозможно. Меня не отпустят с работы.

— Как жаль! Но я тоже вроде как занят, моя монография готовится к печати.

— Насколько я понимаю, на этой стадии процесса ваше присутствие необязательно. Елизавета Ксаверьевна за всем бдительно следит, мимо нее ни одна опечатка не проскочит.

Воинов грустно вздохнул:

— Я так и знал, что вы прикажете мне ехать. И Калинин с профессором ничего не хотят слушать, когда я пытаюсь отвертеться. Они ведь собираются мой случай описать и продемонстрировать на Пироговском обществе. Вот и решили с помощью санатория придать, так сказать, экспонату лоск.

— Шесть недель пролетят очень быстро.

— Может быть…

— Когда вам ехать? Нужно же собрать вещи в дорогу…

— О, за это не волнуйтесь. Я уже поручил Калинину. Он сам виноват, пусть старается. Вас я попрошу только принести мою форму, если не трудно.

Элеонора кивнула. Как мягко он избавляется от ее заботы…

— Что с вами? Вы расстроились, что я уезжаю?

— Нет, что вы, я только радуюсь за вас. Просто задумалась про форму. Ее же надо почистить и отгладить.

— Пожалуйста, только принесите, я все сделаю сам. Тут есть секреты, неведомые гражданским лицам, тем более женского пола.

— Хорошо.

— Или все же разрешите мне не ехать? А? Рана почти затянулась, температура нормальная, плеврит ушел. Зачем мне в санаторий, ума не приложу.

Тут в палату заглянул Калинин:

— О, Львова, привет! Рад тебя видеть. Константин Георгиевич, дайте ваш военный билет, я выпишу путевку и проездные документы.

Воинов достал потрепанную книжечку, но отдавать ее не спешил:

— Николай Владимирович, давайте я не поеду. Наверняка у вас найдутся более достойные кандидаты…

Калинин просто рассвирепел, видно, не первый раз слышал от своего пациента такие речи:

— Нет, вы полюбуйтесь на него! Мы со Знаменским голову себе сломали, как его с того света вытащить! У меня в мозгах все извилины распрямились и звенят, как натянутые струны! Да что мы, вон Львова иссохла вся! А он всю нашу работу фррр…. коту под хвост. Думает, санаторий это так себе, хиханьки, несерьезно, — тут Николай Владимирович не выдержал и расхохотался. — Вообще-то я нормальный хирург и сам так думаю. Но надо ехать, Константин Георгиевич. Если вы дальше будете артачиться, я просто дам наркоз и засуну вас в поезд.

— А я вам в этом помогу, — буркнула Элеонора.

Со вздохом Воинов протянул Калинину документы, и тот умчался, послав ей воздушный поцелуй.

— Делать нечего, покоряюсь вашей воле, — Константин Георгиевич театрально развел руками, — хотя видит бог, как мне не хочется снова с вами расставаться. И еще один деликатный момент… Мне тут с нарочным принесли жалование. Просто невероятное количество денег!

Элеонора невольно улыбнулась, вспомнив, что Константин Георгиевич, живущий на одно армейское жалование, считал себя крезом, и хвастался своими несметными богатствами. Он жил в целом экономно, но всегда был готов помочь деньгами.

— Поздравляю.

— И я хотел бы передать их вам.

— Зачем это?

— Ну просто…

Она вскинулась:

— Вы хотите заплатить мне, что ли?

Константин Георгиевич быстро и сильно схватил ее за руку:

— Я так и знал! — воскликнул он с досадой. — Так и думал, что вы поставите все с ног на голову. Я же не вставал в позу, когда вы с Елизаветой Ксаверьевной тратили свои деньги на меня, хотя лучше бы вставал.

— Елизавета Ксаверьевна да, а я не тратила.

— Неужели? Но я не хочу считать деньги, это нехорошо среди близких людей. Я терпел, теперь вы потерпите.

Элеоноре стало стыдно.

— Я просто думаю, что вам нужны будут деньги в санатории.

— Зачем? После долгого физического разложения моральное мне, слава богу, недоступно. Никаких пороков, а на добродетельную жизнь я себе немного отложил. Поймите меня правильно, я хочу, чтобы вы распорядились этими деньгами, как считаете нужным. Больше всего я хотел бы, чтобы вы на них хорошо питались, но знаю, что вы ни за что не будете это делать.

— Константин Георгиевич!

— Ну ладно, ладно. Не сердитесь. По крайней мере, нашего тирана надо отблагодарить, и я знаю, что вы с вашим тактом найдете способ это сделать. Пустите деньги на бифштексы для Микки, например, или посмотрите, может быть, Елизавете Ксаверьевне нужна пишущая машинка получше. Знаете, икру я еще мог бы ей простить, но то, что она сто раз перепечатывала мою рукопись и не взяла за это ни копейки, нельзя оставить безнаказанным!

— Это верно, — вздохнула Элеонора. Она очень переживала, что доставляет Шмидт столько затруднений, — я постараюсь, но Елизавета Ксаверьевна может обидеться на слишком явную и поспешную благодарность.

— Уверен, что вы устроите все в лучшем виде.

— Константин Георгиевич, хочу заметить, что у вас ничего нет из обстановки. Как вы собираетесь жить, когда вернетесь из санатория?

— Ах да! — Воинов энергично хлопнул себя по лбу. — Действительно… В общем, вы распорядитесь этими средствами гораздо лучше меня, и хватит об этом. В первую очередь вы должны дать мне свой точный почтовый адрес, чтобы наша переписка больше не зависела от разных случайностей.

Посадив Воинова в поезд, Элеонора очень переживала. Пока она видела его на больничной койке, казалось, что он почти совсем поправился, несмотря на страшную худобу, но на вокзале, и особенно в купе, когда он, пройдя по перрону, без сил упал на нижнюю полку, они с Калининым поняли, что он еще очень и очень истощен. Хорошо, что соседями оказались молодые военные, и Элеонора, выманив старшего из них в коридор, шепотом попросила присмотреть за попутчиком.

О прибытии можно было не волноваться. Довгалюк, расторопность которого не имела границ, договорился с работниками санатория, чтобы нового пациента встретили на станции.

Константин Георгиевич понимал ее беспокойство и сразу, как приехал на место, дал телеграмму.

Потом он писал ей аккуратно, раз в неделю, и от этих суховатых писем становилось грустно.

Он с юмором рассказывал, как ходит к источнику и пьет теплую минеральную воду, которую именовал «моча планеты», ест по шесть раз на дню и посещает лечебную физкультуру. «Будто мне семьдесят лет, а не тридцать!» Но уже во втором письме не стало жалоб на монотонное существование, Константин Георгиевич писал, что Знаменский предложил ему оформить монографию в виде диссертации и готовиться к защите. Так что теперь он снова занят, работает с рукописью. Изменить надо не суть, а всего лишь структуру монографии, поэтому процесс не творческий и даже скучный.