Мария Воронова - Сестра милосердия

Через минуту в дверь аккуратно постучали:

— Элеонора Сергеевна?

Она молчала, но сердце колотилось так, что, казалось, Воинов не может его не услышать.

— Вы дома? Это я, откройте.

Снова стук:

— Откройте… Мне кажется, вы дома. Элеонора… Ну, нет так нет.

Звук его удаляющихся шагов, непривычно медленных и тяжелых, отдавался болью в ее сердце. Пришлось крепко стиснуть руки, чтобы не распахнуть дверь.

Кажется, ее хитрость не смогла его обмануть. Оно и к лучшему. Что может быстрее излечить человека от добрых намерений, чем понимание, что он не нужен? Покамест она вела себя безупречно, соблюдала нужную дистанцию, но когда к ней приходят в гости без приглашения, она имеет полное право не отзываться. Константину Георгиевичу не на что обижаться.

Наступил сентябрь. Ранняя прозрачная осень удивительно гармонировала с настроением Элеоноры.

В сердце воцарилось безнадежное, но светлое спокойствие. Она думала о том, что осень, брошенное семя уже не даст всходов, но то, что было, останется с нею навсегда.

Вероятно, она грустила бы сильнее, но в ее распоряжении было лучшее средство от меланхолии — работа.

Недавно Крылову удалось вернуть ей дневной график. Это вызвало у старшей кислую улыбку, но противиться воле врачей она не могла. К сожалению, доктора явно предпочитали ее другим сестрам, Элеонора была нарасхват. Работы она никогда не боялась, но ее огорчало, что сестры злятся, практически бойкотируют ее, а за спиной говорят всякие гадости, которые она всеми силами старалась не слушать.

Такое пренебрежение уязвляло, она ведь никогда не желала и тем более не делала сестрам ничего плохого. Наоборот!

И тем не менее в материальном зале, когда они все вместе собирались делать салфетки, она сидела наособицу и не принимала участия в общем разговоре. Положим, разговорчики были так себе, но к ней никто не обращался и ни о чем не спрашивал.

Элеонора лучше и быстрее всех крутила маленькие шарики. И дело тут было не в особой ловкости ее рук, а в том, что она знала секретный прием. Но ни одна сестра не захотела этот прием перенять, хотя Элеонора тысячу раз предлагала.

Вдруг вспомнилось, как она так же крутила шарики во фронтовом госпитале, и это вызвало живейший интерес доктора Воинова. Как давно это было, будто и не с ней…

Элеонора так задумалась, что не сразу поняла, что слышит голос Константина Георгиевича не в мечтах, а на самом деле.

Но как он здесь?

Воинов стоял на пороге, такой, что у нее захватило дух. В санатории он окреп, зеленые глаза сияли жизненной силой, а докторская шапочка и белый халат подчеркивали хулиганский загар, неуместный для степенного петербургского врача.

Кажется, впервые в жизни Элеонора подумала, что Воинов очень красивый мужчина.

А она… Можно сколько угодно утешаться, что у нее благородное, умное, необычное и бог знает еще какое лицо, но при всех своих достоинствах оно весьма далеко от идеала женской привлекательности.

Невозможно представить их рядом: блеклая тень и великолепный энергичный красавец.

Крылов, вошедший вместе с Константином Георгиевичем, угрюмо фыркнул.

— Доктор Крылов, — сказал Воинов с улыбкой, — представляет вам нового начальника кафедры военно-полевой хирургии. То есть вашего покорного слугу. Операционная — это сердце любого хирургического подразделения, и, получив назначение, я сразу отправился к вам.

Он назвал себя, потом старшая представила сестер. Каждую Константин Георгиевич удостоил учтивым поклоном, а когда очередь дошла до Элеоноры, он довольно бесцеремонно перебил:

— О, с Элеонорой Сергеевной мы прекрасно знакомы! Я так рад, что нам снова предстоит работать вместе.

— Я тоже, Константин Георгиевич, — Элеонора изо всех сил постаралась сделать свою улыбку нейтрально-дружеской.

— Это очень приятный сюрприз! Что ж, девушки, я вас покидаю в надежде на долгое и плодотворное сотрудничество и хотел бы похитить у вас Элеонору Сергеевну на некоторое время. Вы разрешите?

Старшая кивнула, а Элеонора вдруг покачала головой:

— Простите, но я сегодня дежурная сестра и не имею права покидать оперблок.

— Элеонора Сергеевна, вас подменят.

— Нет, это неудобно. С вашего разрешения, мне не хотелось бы нарушать дисциплину.

— Как угодно, — бросил Воинов и ушел.

Новый начальник кафедры, тем более такой красивый, — это серьезный повод, чтобы отменить бойкот. Как только дверь оперблока закрылась, сестры подступились к ней с вопросами. Она с улыбкой отвечала, что Константин Георгиевич очень хороший хирург, великолепно оперирует и всегда вежлив с сестрами, не пугает их, не кричит, чем грешат некоторые нервные врачи, и прощает мелкие промахи, если это не угрожает жизни пациента. Лучшего начальника и пожелать нельзя, но об его личной жизни она ничего не знает. Понятия не имеет. И даже не догадывается. О семейном положении начальника ей достоверно известно только одно: Воинов — сирота.

Вглядываясь в разгоряченные лица сестер, она с горечью думала, что, возможно, Воинов полюбит кого-то из них. И ей придется стать свидетельницей, а может быть, и поверенной этой новой любви.

Наконец наступил вечер, все разошлись, и она осталась в оперблоке вдвоем с напарницей. Полагалась еще нянечка, но с этими кадрами последнее время стало напряженно. На такие должности поступали почему-то только пьющие женщины, подверженные этой страсти настолько, что прогуливали работу. Но их не увольняли, потому что даже через раз появляющаяся на службе санитарка все же лучше, чем ничего. Хорошо, что в академии всегда было много курсантов, готовых выполнять санитарские обязанности, а в обычных больницах все это ложилось на плечи сестер.

Отпустив напарницу спать, Элеонора сделала себе чай, удивляясь непривычной тишине. Обычно к этому времени уже подавали аппендицит или нейрохирурги решались на трепанацию черепа (перфоративные язвы и непроходимости обычно назревали попозже).

Так странно, будто время замерло.

В тишине стукнула дверь, раздались знакомые шаги, и в дверях появился Константин Георгиевич.

— Вот и я, — сказал он мягко.

Она улыбнулась:

— Хотите чаю?

— С удовольствием. Разрешите?

Воинов устроился на шатком железном стуле и принял от нее чашку:

— У меня сложилось впечатление, что вы избегаете меня. Если так, я хотел бы знать, почему. Я чем-то обидел вас?

Элеонора покачала головой.

— Тогда что? Вы помните меня больным? Со своим гноем и всем остальным я вам опротивел?

— Нет, конечно, нет! Как вы могли подумать? Я об этом уже забыла.

— А я — нет.

— Константин Георгиевич, я очень рада нашей встрече.

— Странно. До этого момента вы делали все, чтобы она не состоялась. Скажите же мне, почему? В санатории я представлял это совсем иначе. Я думал, что вы будете первой, кого я увижу в Петрограде… Куда вы исчезли? А эта дикая выходка, когда вы не открыли мне дверь! Я чуть с ума не сошел, не знал, что думать! Если вы вышли замуж, почему нельзя было мне об этом сказать? Если не замуж — тоже! Видит бог, мне все можно сказать! Я понятливый. Пожалуй, я только запертых перед своим носом дверей не понимаю до конца.