Давид Малкин - Жизнеописание малых королей

– Надо попробовать,– прервал молчание король Цидкияу.

Во время следующего тайного посещения Ирмияу в "Яме" Барух записал рассказ пророка о дальнейших событиях в смертельно раненом Иерусалиме.

Король Цидкияу действительно говорил перед толпой на площади перед Храмом и неожиданно для своих советников смог убедить знатных людей и старейшин Иудеи отпустить на волю принадлежащих им рабов.

"Или вы сами очень скоро станете рабами вавилонян!"– предупредил он, а все уже понимали, что это означает.

В следующие дни бойцов-иудеев на стенах города стало много, как в начале войны. Изумлённые вавилоняне ещё ничего не поняли, когда защитники Иерусалима сделали вылазку, перебили множество врагов, а главное – сожгли все осадные башни вместе с таранами.

Атаки города прекратились. Навуходоносор велел подвезти новые осадные машины. Иудеи, не зная замыслов врага, ликовали. Некоторые командиры предлагали ещё одну контратаку, чтобы окончательно разбить Навуходоносора.

Из-за блокады города, в нём оставалось всё меньше неразрушенного жилья, не хватало продуктов и воды. И опять началось закабаление только недавно освобождённых людей.

Опечаленный этими новостями, король Цидкияу поделился с пророком.

Ирмияу пришёл в ярость.

– Передай этим алчным животным, что когда они будут сидеть на кольях с кошельками в зубах, я не стану злорадствовать. Но перескажи им, что было мне для них такое слово Божье:

– Вы вернули братьев в рабство! Вы отказались признать их свободу! Теперь <...> Я дам свободу против вас – мечу, голоду и чуме!

В одну из ночей Ирмияу в "Яме" тайно посетил пророк Ехезкель. Они беседовали до самого утра, и ни охрана, ни слуги не смели мешать встрече двух мудрейших кнаанских старцев. Только верный человек Ирмияу, его секретарь Барух бен-Нерия, присутствовал при беседе пророков. Он и записал с их разрешения видение Ехезкеля о будущем Храма.

<...>В шестой год от изгнания Ехояхина, в пятый день месяца Элул сижу я в доме моём, и старейшины Иудеи сидят предо мной. И опустилась там на меня рука Господа<...>

Заболела маленькая дочь Цидкияу. Няньки прикладывали к её лбу смоченные водой тряпки, а он сидел у постели, где стонала в бреду девочка и, прикрыв глаза, умолял Бога забрать его жизнь вместо жизни ребёнка.

К утру жар у девочки стал спадать, и король впервые за этот год почувствовал себя счастливым. Все кругом спали, и никто не мешал ему целовать ручку дочери, и просить у неё прощение за жестокий мир, который он не смог изменить к её рождению.

И был город в осаде до одиннадцатого года правления Цидкияу. В четвёртый месяц голод в городе усилился, и не стало хлеба для народа страны.

От плохой воды у многих начались желудочные болезни. По городу бегали голодные крысы и кусали людей. На кладбище в Геиноме не успевали рыть ямы. Нередко у людей сдавали нервы, и они перебирались через городскую стену: будь что будет! Как правило, беглецы тут же попадали в плен к солдатам Вавилона, и те, помучив, продавали несчастных иудеев в рабство.

Иерусалимцы ходили злые, то тут, то там вспыхивали драки, городская тюрьма была переполнена. В месяце Тамузе прошёл затяжной хамсин [45] Хамсин – сухой и жаркий ветер, дующий из пустыни. , ещё усугубивший нервозность людей.

Но с приходом каждого вечера в Иерусалим возвращалась прохлада, воздух становился прозрачным и сладким, город взлетал и плыл над Иудейскими горами. Тогда все жители, кто способен был передвигаться, высыпали из домов на улицы или хотя бы поднимались на крыши домов. Горожане прогуливались и обсуждали итоги последних боёв.

Цидкияу тоже покидал вечером дом и, чаще всего, гулял по королевскому саду. Иногда он выходил в город. Его сопровождали неизменные телохранители: Яхин и Боаз. Двум этим огромным парням не даром дали имена столбов у входа в Храм. Было странно видеть у них ещё какое-либо оружие: удара такого кулака, казалось, было достаточно, чтобы вогнать в землю осла.

Однажды Цидкияу в задумчивости шёл по саду и вдруг услышал смех.

Приглядевшись, он увидел пожилого человека – тот что-то рассказывал обступившим его поварятам. Цидкияу подозвал незнакомца и спросил, что смешного он рассказал мальчикам.

– Я сегодня всех обманул! – захохотал человек.– И Навуходоносора, и самого Бога – всех!

Он наклонился к уху короля и проговорил:

– Я прожил ещё один день!

Цидкияу отшатнулся, только теперь поняв, что перед ним – сумасшедший. Вечером он попросил Ирмияу:

– Благослови Иудею, пророк! Помнишь, как благословил иврим Билам, враг наш: "Как хороши шатры твои..."!

– Нет!– прервал его Ирмияу.– И не зови меня больше из "Ямы". Для тебя всё теперь кончено.

После его ухода Цидкияу долго сидел один, глядя на огонь в жаровне.

Подумал: наверное, вот так же отказался пророк Шмуэль помочь королю Шаулу.

В этот день он проснулся задолго до рассвета, умылся, помолился и, не разбудив слуг, прошёл на женскую половину дома поглядеть на свою малышку-дочь. К его удивлению, Рахель не спала, лежала и улыбалась ему. Цидкияу взял ребёнка на руки, умыл, надел на неё рубашку, дал кусок лепёшки, какой нашёл, и вышел в сад. Они обогнули стену расположенного рядом Храма и поднялись на холм. Голова девочки раскачивалась возле лица Цидкияу, он целовал ароматную щёку Рахели и, счастливый, зажмуривал глаза.

Поднявшись на холм, они увидели стену Храма Шломо, её камни нагревались уже пробудившимся солнцем. Рассвет очертил бронзовые ворота в крепостной стене: Долинные, Рыбные, ворота Эфраима. От башен, где находилась иудейская охрана, на ворота падали тени, похожие на тёмные шкуры. На заштукатуренный пролом в стене, сделанный ещё в дни короля Амации, выползла большая ящерица, уставилась на солнце и водила головой влево и вправо, будто не советовала светилу входить в Иерусалим.

Рахель звонко рассмеялась, ящерица взглянула на людей и вернулась к своему занятию – покачиванию головой.

Они спустились к Храму. Цидкияу поставил дочку на землю, кивнул охране, прошёл в ворота и стал обходить двор. Дверь Хейхала – помещения, где стояли священные сосуды,– была открыта, и они увидели, как один из священнослужителей Первой череды приблизился к семисвечнику-Меноре, встал на вторую ступень камня у её подножья и начал очищать бронзу, заливать в семисвечник масло и вкладывать фитили, которые, по традиции, изготавливались из старой одежды коэнов. Менора будет гореть целый день, а вечером священник опять поднимется по камню, но зажжёт уже только одну свечу – нер-а-маарави, то есть западную, наиболее близкую к Святая Святых. Она будет гореть всю ночь.

Малышка доела лепёшку, перемазалась и заныла. Цидкияу умыл её и напоил из источника возле храмовых ворот. Повернули к дому. Он шёл медленно, блаженно вдыхая запах от крошечной головки Рахель.