Гасьен Куртиль де Сандра - Мемуары графа де Рошфора

Ее слова не произвели на меня никакого впечатления, но при этом я не сомневался, что мне будет объявлена настоящая война. Думая о том, как мне защитить свои права, я поговорил с адвокатами и прокурорами, которые посчитали, что я могу забрать все имущество, по крайней мере самую существенную его часть. Я не думал ни о чем другом, кроме как быстрее начать судебный процесс, тем более что я нашел в бумагах указание на то, что имущество моей мачехи было отделено брачным контрактом, что доказывало отсутствие ее прав, так как мой отец не мог нарушить этот контракт, официально не отменив его. Я рассказал ей об этом, думая, что это ее хоть немного образумит, но она ответила мне, что все равно пойдет до конца и что хорошо смеется тот, кто смеется последним. Я не понял тогда, что это могло означать, но небольшое беспокойство все же охватило меня.

Впрочем, эта загадка довольно быстро разрешилась. Чиновник, который занимался инвентаризацией имущества, нашел сумку с бумагами, показал мне ее, и я увидел следующие слова, написанные рукой моей мачехи: «Возмещение, сделанное из моих личных средств, которые мне должен мой муж, на имущество которого я имею первостепенное право». Это меня очень удивило, я достал бумаги из сумки и обнаружил там долговые контракты еще моего деда в пользу отдельных частных лиц. Самый крупный из них составлял пятьдесят тысяч экю, и это уже было совсем не смешно. Я ушел из дома совсем молодым и абсолютно не был в курсе семейных дел, а посему я ничего не мог сказать по этому поводу. Однако я сразу заподозрил в этом какое-то мошенничество, тем более что из бумаг следовало, что, когда мой отец умер, у него не оставалось и десяти франков. В самом деле, было обнаружено лишь восемь с половиной франков наличными деньгами (неплохой капитал для такой большой семьи), что свидетельствовало о том, что моя мачеха обо всем заранее позаботилась. Как бы то ни было, было совершенно невозможно, чтобы мой дед оставил столько долгов, и это притом, что две сестры отца были замужем, и каждой было дано по двадцать пять тысяч приданого. Короче говоря, мне стало очевидно, что мой отец не мог иметь таких долгов, что это были какие-то старые контракты, которые обновили путем тайных сделок с кредиторами, все из которых «случайно» оказались родственниками моей мачехи.

Я рассказал о своих подозрениях знающим людям, и они лишь подтвердили мои догадки. Адвокаты тоже были того же мнения, но они сказали, что перед тем, как начинать судебный процесс, я должен доказать фальшивость этих бумаг. Я обратился к нескольким честным людям из наших мест, которые были в курсе того, что происходило у нас в доме, и они уверили меня, что люди, с которыми сговорилась моя мачеха, никогда ни в чем не сознаются, так как получили за это неплохую компенсацию. Они сказали, что все мои попытки могут оказаться бесполезны, а процесс может затянуться очень надолго. Тогда я написал об этих фальшивых долговых претензиях и развесил объявления в церковных приходах тех, кого я подозревал в обмане, в надежде на то, что приближающееся Рождество заставит их серьезно задуматься о своих неблаговидных поступках.

Моя сестра в этих обстоятельствах показала себя с наилучшей стороны. Она нашла меня и сказала, что хотя это и может поссорить ее с матерью, но она готова свидетельствовать в мою пользу, доказывая, что у отца никогда не было ни су долгов, напротив, перед самой смертью он получил восемь тысяч франков наличными. Она сказала, что может подтвердить это, если мне это поможет, под присягой. Я поблагодарил ее за искренность, но ответил, что не хочу навлекать на нее ненависть ее матери, что мне вполне достаточно ее доброго отношения ко мне и совсем не нужны такие жертвы с ее стороны. Я пообещал ей, что лишь она будет моей наследницей, так как она единственный честный человек в нашей семье. Через пару дней она написала отказ от всего, что ей было положено от моей матери и что никогда не принадлежало моему отцу, отдав все это в мою пользу. Она и своего сына просила в случае своей смерти на это не претендовать. Эту бумагу она передала мне в руки, но я разорвал ее в ее присутствии, заявив, что мы всегда и так найдем общий язык между собой.

Наш процесс, который сначала начался у меня на родине, вскоре был перенесен в Париж. Это произошло по воле так называемого кредитора моей мачехи, который подумал, что ему так будет выгоднее. Я не противился этому, так как был уверен, что в столице у меня не меньше друзей, чем у него, и они не оставят меня одного в таком деле. И действительно, каждый предложил мне свои услуги, и я, ненавидя судебные дела больше всего на свете, с такой горячностью принялся за свой процесс, что не мог даже есть и пить. Моя мачеха потрепала мне немало нервов, но и я со своей стороны доставил ей много неприятностей. Однако заседатели оказались против меня, и все говорили мне, что я проиграю дело, если не смогу доказать несправедливость, которую хотели со мной совершить. Я поднял брачные контракты моих двух тетушек, желая доказать, что, давая им пятьдесят тысяч франков, мой отец наверняка должен был иметь гораздо больше, но адвокаты лишь посмеялись надо мной, когда я сказал, что это и есть мое доказательство.

Я, конечно, оказался в большом стеснении, услышав подобное, и даже подумал, что мне придется платить штраф, когда советник Большой палаты сказал мне, что, если я захочу жениться на его дочери, он сделает так, что я выиграю процесс. Я спросил у того, кто сделал мне это предложение, кто этот советник, на что он мне ответил, что ему запрещено это говорить, тем более что я не согласился, но как только я дам слово, меня познакомят с тестем и с самой девушкой. На это я заметил, что странно было бы обещать жениться, не зная на ком, что перед тем, как что-то сказать, я хотел бы знать, о ком идет речь, что такое предложение выглядит смешным или, если называть вещи своими именами, даже несерьезным, что мой возможный тесть предлагает сделку с правосудием, так как он фактически покупает его в обмен на мою свободу, что я предпочитаю остаться в полной нищете, чем покупать себе имущество таким позорным способом. Этот человек дал мне высказаться, не прерывая меня, потом пожал плечами и сказал, что простил бы подобное двадцатилетнему юнцу, но для почти пятидесятилетнего мужчины это непростительно, что речь идет об одном из самых уважаемых людей в Парламенте, что все дрожат перед ним, что если о нем и злословят, то лишь из зависти и от неумения повернуть дело так, как надо, что я проиграю процесс, так как я сам все делаю именно для этого, что меня приговорят к оплате судебных издержек, когда он узнает мой ответ, а он сам первый скажет, что я именно этого и заслуживаю.

Уверяю вас, что меня задела эта угроза, и, пытаясь представить себе, что может последовать, я подумал, что, может быть, все еще и не так страшно, как представляется, что услуги, которые мне предлагают, могут быть интересны и не так уж нечестны, что такие люди лучше видят возможные результаты процесса, что, возможно, мой процесс можно выиграть, а он просто в компенсацию за это хочет, чтобы я женился на его дочери, что не я дам девушке, а она даст мне, так как без нее у меня не останется ни су. Наконец, если говорить честно, отвращение к моей мачехе проявилось в этом деле в гораздо большей степени, чем я думал, и я сказал этому человеку, что согласен с его доводами, но при условии, что тестем не будет господин Жену, а невеста не какая-нибудь уродина. Я знал господина Жену с очень плохой стороны, так как он причинил много зла вполне честным людям. Человек, решив, что дело уже наполовину сделано, назвал мне имя господина Каная, который был тот еще негодяй, возможно, еще худший, чем Жену. Это имя заставило меня насторожиться, ведь решение суда теперь зависело от моего решения, а отказ явно разозлил бы мстительного отца. Тем не менее я ответил, что пусть будет то, что угодно Богу, но я не стану зятем господина Каная, что он может завалить мой процесс, что он уже много раз делал с другими людьми, что я удивлен, что он так до сих пор не нашел способа выдать замуж свою дочь, что у него было немало таких же «претендентов», как и я, но он непонятно почему выбрал именно меня.