Марта Шрейн - Эрика

— Мама, кто они и почему в моей одежде? И отчего все плачут? — спросил он.

Адель ответила:

— Альберт, у них беда. Теперь они твои братья и будут жить с нами. А одежды купим столько, сколько будет надо.

Пилот подошел и понюхал ребят по очереди, лизнул Ванечку в нос. Тот засмеялся сквозь слезы.

— Мам, а где мы все спать будем? — удивился Альберт. — Втроем на одной кровати?

Адель его успокоила:

— Придет отец, он разберется. Можно сегодня и на полу. А завтра кровати купим.

Адель не знала, что скажет мужу.

Гедеминов нашел своих милых женщин заплаканными, а в комнате Альберта стоял шум. Там играли дети.

— Что–то еще случилось? — удивленно спросил он.

— Отец Эрики умер, — сказала Адель, глотая слезы. — Я не думала, что это будет снова так больно. — И она обняла дочь.

— Как это случилось? — тихо спросил ее Гедеминов.

— Приехала жена. Сказала, что в шахте был взрыв. Никто не спасся. Приписали Фридриху, как немцу, диверсию. У нас любят искать врагов.

Эрика заплакала с новой силой. Гедеминов тихо сказал ей:

— Не бойся, в эту версию мы не поверим. Мы сохраним светлую память о твоем отце. Успокойся, перестань плакать.

Но Эрика не могла успокоиться. И только когда Адель сказала мужу про мальчиков, она подняла голову. Будет отчим ругаться или нет? Эрика привела ребят. Мальчики со страхом разглядывали сурового дядю. Но дядя сказал:

— Что ж, пусть растут у нас. Ты правильно поступила.

На следующий день Альберт уже бегал с новыми братьями и хвалился:

— Нас теперь трое. Не тронете. Мы один за всех и все за одного!

Белоголовый крепыш Васька напомнил:

— И еще собака. Кто же тронет вас!?

— Вы только и умеете драться — твой отец всю жизнь по тюрьмам сидел, любого зарежет, теперь у тебя своя банда будет, — добавил другой и на всякий случай отошел подальше.

А женщины во дворе и на фабрике обсуждали это событие по–своему. Они уже с уважением говорили о Гедеминове: «В тюрьме сидел, а какой добрый человек. И девчонку берет, и ее братьев на воспитание. А всякое про него болтали. Какой он убивец? Теперь видно — наговаривали. И не бандит он. Разве бандиту дети нужны? Поди разберись, кто какой человек».

* * *

Прошел месяц с тех пор, как уехал Николай, и Эрике казалось, что все, что случилось с ними, было в каком–то другом, нереальном мире. В том светлом мире, где жив был еще отец. Дом был заполнен детскими голосами, а ей хотелось одиночества. Она жила воспоминаниями о Николае. И она пошла к Марии Ивановне. После того случая девочка ни разу у нее не была. Эрике казалось, та ее обязательно осудит. Изредка Мария Ивановна заходила к ним, но ни разу не намекнула о скандале, связанном с ее племянником. И теперь Эрика пришла и просто попросила:

— Мария Ивановна, покажите мне старые фотографии. Я знаю, они у вас есть.

Мари молча положила перед ней альбом. Сама же села рядом. Эрика смотрела и удивлялась:

— Какие красивые люди! Но не просто красивы, а как–то по–особенному. Эти князья — ваши родители? — спросила она. Услышав утвердительный ответ, добавила: — А если бы вам снова родиться, в какой семье вы бы хотели — в семье рабочих или князей?

— Я бы хотела снова родиться в семье своих родителей, — уклончиво ответила Мари.

— Но ведь это плохо, — удивилась Эрика.

— Видишь ли, девочка, раньше были другие ценности. После революции, как вы это называете, произошла их переоценка и все перевернулось с ног на голову. Мы, образованные люди, метем улицы, работаем сапожниками, хотя могли бы обучать молодежь и преподавать. А малограмотные люди, бывшие рабочие, стали директорами фабрик, заводов. Начальник цеха имеет два класса образования. Директор фабрики — четыре. Оказывается, можно и в таком обществе жить. Но через некоторое время строй видоизменится, и опять появятся новые ценности. Но есть и вечные ценности. Это десять заповедей, которые человек — настоящий человек — старается соблюдать. Это трудно. И если он их по каким–то причинам нарушает, то этот человек кается. Это его и отличает от нелюдей.

— А я никогда не научусь различать людей, я их боюсь, — пожаловалась Эрика и спросила: — А какие заповеди есть? Назовите мне хотя бы одну.

— Ну, например, почитай своих родителей. Те, кто не почитают их, не желают здоровья живым или не молятся за упокой умерших, — это еще не люди. Ведь они ничего не чувствуют. Вас, признайся, учили предавать своих родителей?

— Да, пионер Павлик Морозов выдал своего отца за то, что тот прятал зерно. Его отец был врагом. И Павлик Морозов сделал правильно. Он герой.

— Чье зерно? — спросила Мари.

— Ну, был голод. Зерно надо было отдавать, а кулаки, зажиточные люди, прятали его в яму.

— Почему же они должны были отдавать плоды своего труда?

— У них было лишнее.

— Кто же должен был за них решать, лишнее зерно у них или нет, кроме них самих? Лишнее обычно продают или обменивают. Разве им что–то предложили взамен? Ведь это был обыкновенный разбой.

— Я не знаю. Нас так учили в школе…

— А вот представь себе, что к тебе приходят падшие пьяные женщины и отнимут у тебя все красивые платья и обувь и скажут, что это у тебя лишнее. Тебе бы показалось это справедливым? Ты бы смотрела спокойно, как уносят твои вещи? Ведь отец твой тяжело работал, что бы купить тебе их.

— Нет, я бы не отдала! — горячо и возмущенно ответила Эрика, живо представив себе картину, как исчезают сразу все ее наряды.

— Ну, вот ты и ответила на свои вопросы. А представь себе людей, которые любили свою страну, а ее грабят и разоряют, убивают лучших людей. Ты бы заступилась за свою страну?

— Конечно.

— Так и поступил пятнадцатилетний князь Александр Гедеминов. Он сражался за восстановление справедливости в великой России. Наше сословие, к которому относишься и ты, проиграло. Победила грубая сила. И не будем больше об этом говорить. И вникать в политику не следует. Природа наделила тебя красотой. Постарайся ощутить такой свет изнутри, чтобы чувствовать себя королевой, даже сидя на подводе с резиновыми отходами. Был один государственный деятель при Сталине, фамилию его я не назову. Я с его сестрой срок в зоне отбывала. Мы возили из уборных фекалии.

Эрика удивленно посмотрела на Марию Ивановну.

— Да, мы сами их черпали из ям и возили. Нам даже рукавиц не выдали. Мы были в дерьме, и бочка, на которой сидели, тоже. От нас шел ужасный запах. А воды, чтобы помыться, не было. И вот она, сестра этого деятеля, сидела на бочке с фекалиями и читала вслух стихи Блока. На память, конечно. Она ничем не провинилась перед государством, и ее чистую душу невозможно было запачкать. Потому что грязь смывается водой, и одежду тоже поменять можно. Только душа омывается слезами и покаянием. Это не значит, что надо бросаться в крайность и день и ночь биться лбом об землю, прося у Бога прощения, и все время ходить в церковь. Церковь могут закрыть. Храм должен быть в душе. И хоть иногда надо туда заходить. — Она внимательно посмотрела на Эрику и сказала: — Я бы была счастлива, если бы вы с Николаем поженились. Мать, наверное, волнуется за тебя.