Шапи Казиев - Крах тирана

– Не составите ли мне компанию? – предложил Сен-Жермен.

– Отчего же, – согласился Калушкин, вспомнив о том, что на базаре может оказаться и приятель Мусы-Гаджи. – С превеликим удовольствием.

Ширали употребил все свои способности, чтобы узнать о судьбе друга. Нашел он и харбукца Юсуфа, который готов был ему помочь, хотя и не знал, как это сделать. Но однажды к оружейнику явился шахский придворный – починить перед походом в горы свой дорогой пистолет. И придворный этот оказался весьма словоохотлив. Юсуф убеждал его, что пистолет редкой красоты, работа требуется тонкая, не на один день, а тем временем угощал его вином и старался разговорить. От него оружейник узнал много важного. А затем и Ширали стало известно, что Мусу-Гаджи заключили в зиндан, палачи Надир-шаха пытались у него что-то узнать, но Муса-Гаджи выдержал все пытки и ничего не сказал.

– Главное, что он еще жив, – размышлял Ширали. – Если они его не убили, значит, может найтись способ его спасти.

Через день, когда придворный вернулся за своим пистолетом, Юсуфу стало известно, что шах готов выступить в горы, но не имеет надежного проводника, который бы провел один из двух отрядов в Хунзах короткой дорогой. Он предложил Юсуфу хорошие деньги, если тот сможет взяться за это, но оружейник только деланно сожалел, что никогда не был в тех местах.

Узнав об этом, Ширали спросил харбукца:

– А Муса-Гаджи знает эту дорогу?

– Думаю, что знает, – ответил Юсуф. – Там через Аймакинское ущелье идти надо. Через большое, глубокое ущелье. Но разве Муса-Гаджи им дорогу покажет?

– Покажет, – задумчиво ответил Ширали. – Если она станет дорогой в ад. А так оно и будет, если мы вовремя предупредим кого следует.

Когда Калушкин с Сен-Жерменом явились на базар, Ширали их сразу заметил. Слишком навязчивый нищий обратил на себя внимание Калушкина.

– Так это ты, братец? – узнал его Калушкин, хотя делал вид, что разглядывает бурки.

Калушкин просил торговца достать то одну, то другую бурку, то папаху, висевшую выше всех, чтобы иметь возможность поговорить с Ширали.

– Он жив? – спросил Ширали.

– Жив пока божьей милостью, – тихо ответил Калушкин.

– Выкрасть нельзя?

– Стерегут, что корону шаха, – сказал Калушкин.

– Как же ему помочь? – спрашивал Ширали.

– А вон лекарь его идет, – указал Калушкин на Сен-Жермена, который искал нужное ему растение. – Он-то его, почитай, от смерти и спас.

– Значит, он может говорить с Мусой-Гаджи? – воспрянул духом Ширали.

– Может.

– Я слышал, шах проводника ищет к хунзахцам, – сказал Ширали. – Так пусть Муса-Гаджи покажет дорогу через Аймакинское ущелье. Он знает.

– Чтобы он своих истязателей в горы провел? – удивился Калушкин. – Чтобы шах весь Дагестан к рукам прибрал да еще и девицу вернул, которую вы умыкнули?

– Надо, чтобы показал, – настаивал Ширали. – Вы ему это от меня скажите, а он поймет, что к чему.

– Воля ваша, – согласился Калушкин.

Сен-Жермен так и не нашел то, что искал, зато Калушкин насоветовал ему купить бурку и папаху, объяснив разницу между жаркой Персией и суровыми Кавказскими горами, где днем хоть и тепло бывает, зато ночью без бурки с папахой не обойтись. А что до травы чудодейственной, так она, может, и не выросла еще.

Затем они заглянули домой к Калушкину, где резидент настоял на том, чтобы покупки обмыть. Француз не сразу понял значение этого обычая, но когда сообразил, в чем он заключается, было уже поздно. Калушкин был дипломатом и умел внушать людям то, что требовалось, особенно с помощью хорошего вина.

Сен-Жермен колдовал над Мусой-Гаджи целую неделю, которую шах употребил на подготовку к походу. А накануне выступления сообщил шаху важную новость. Будто в горячечном бреду Муса-Гаджи уговаривал его бежать с ним в горы, в Хунзах, по одной лишь ему известной дороге, через некое Аймакинское ущелье.

Эта новость так обрадовала Надир-шаха, что он велел Сен-Жермену употребить любые средства, чтобы поставить на ноги пленного горца. Пусть даже он пожертвует для этого заветным эликсиром, изготовляемым лишь для самого Надир-шаха.

На следующий день Сен-Жермен вывел Мусу-Гаджи из темницы. Горец не сразу привык к дневному свету, но когда стал что-то различать, то снова увидел перед собой Надир-шаха. Тот восседал на роскошном коне в драгоценном убранстве, а слуги держали над ним балдахин. Золотые доспехи шаха, его знаменитый щит и джика с крупными самоцветами радужно сияли на солнце.

Шах подъехал к Мусе-Гаджи и приподнял кнутовищем его голову:

– Раз уж ты остался жив, то знай, что Азра, которую раньше звали Фирузой, вернулась к своему повелителю.

– Ты лжешь! – не верил Муса-Гаджи.

– Покажите ему мою невесту! – велел шах.

С паланкина, стоявшего неподалеку, откинули занавеси, и из него вышла девушка. Она была в чадре, но, даже не являя своего лица, очень походила на Фирузу.

– Нет! – застонал Муса-Гаджи и хотел броситься к девушке, но его удержали двое дюжих телохранителей шаха.

– Она узнала о ваших страданиях, мсье, и пожертвовала своими чувствами, чтобы спасти вам жизнь, – сказал Сен-Жермен.

– Зачем ты это сделала?! – воскликнул Муса-Гаджи, пытаясь вырваться из лап телохранителей.

– Зачем? – удивленно переспросил Надир-шах. – Она просто пожалела глупца, а ее любовь ко мне смягчила мое сердце.

– Неужели у тебя есть сердце? – спросил Муса-Гаджи.

– Большое, доброе сердце, – кивнул Надир-шах. – Не правда ли, Азра?

Девушка смиренно сложила на груди руки и поклонилась, выражая свое согласие. И тут Муса-Гаджи увидел на руках ее несколько драгоценных колец, но среди них не было колечка, которое подарил Фирузе Муса-Гаджи. Да и то, как девушка кланялась, показалось ему слишком несвойственным для гордой горянки.

– Пусть она сама скажет, что отвергает меня, – сказал Муса-Гаджи.

– Моя невеста не разговаривает с чужими мужчинами, – сказал шах. – Достаточно того, что тебе позволили на нее взглянуть.

Шах подал знак визирю, и тот замахал руками на слуг. Девушка скрылась в паланкине, занавеси опустились, и паланкин унесли во дворец.

– Это не она, – внутренне ликовал Муса-Гаджи. – Но что все это значит? И связано ли это как-нибудь с тем, что передал через француза Ширали?

Ответа на этот вопрос долго ждать не пришлось. Шах сменил милость на гнев и воскликнул:

– Но посмеет ли кто-нибудь думать, что я возьму в жены ту, которой касались чужие руки? Я, владыка мира, привык срывать цветы, которые распускаются только для меня и в ожидании великого счастья не смеют смотреть даже на солнце. Я готов признать, что Азра – редкая красавица, но чужое прикосновение осквернило ее прелесть. Пожалуй, я отдам этому вору его возлюбленную! Пусть забирает ее себе.