Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том 3

И не только из–за денег. Ещё были обиды. В 1292–95 годах основная часть королевской казны была перевезена из Тампля в Лувр. Король, конечно, сам хотел рулить казной, финансовая зависимость от тамплиеров никак не могла его радовать, да ведь и правда это не хорошо, когда государственными деньгами управляет негосударственная организация. Но королевские финансисты не справились с задачей, и в 1302 году тамплиеры вновь взяли на себя роль королевских банкиров. Разве не чувствовал тогда себя король побитым псом? И разве можно такое забыть?

А то, что храмовники предоставили королю убежище в Тампле во время восстания 1306 года? Короля потом многие упрекали в неблагодарности. Зря. Король, конечно, был благодарен тамплиерам, но разве в этой связи у него не возникло повода так же и для других чувств? «Вся королевская рать» не смогла защитить своего монарха. А Орден смог. Значит, король в Париже — никто, а Орден — всё. Ещё одно унижение.

Потом Филипп предложил Жаку де Моле объединить тамплиеров с госпитальерами, с тем чтобы он, король, возглавил объединённый Орден. Великий магистр фактически ему отказал. Но король (любой король!) не из тех, кому можно отказывать, особенно в его личных притязаниях. Мог ли Филипп забыть об этом?

Если Филипп ничего не забыл, по–человечески его можно понять. Но его можно понять и как монарха. В лице короля Орден многократно унизил Францию. Но разве Орден во всех этих ситуациях мог поступить иначе? Не мог. Ни у короля ни у Ордена не было других вариантов, кроме тех, которые и воплотились в их действиях. Свершилась трагическая неизбежность.

И вот в этой–то ситуации сразу три Гийома — де Ногаре, де Плезиан и де Пари начинают дуть королю в оба уха: тамплиеры — чудовищные преступники, изверги рода человеческого. Король не был циником. Король не торговал вопросами веры. Но какую нечеловеческую силу духа надо было иметь, чтобы не поверить им? А король был человеком. Железным, но человеком.

Короля играет свита. Это относится так же и к великим монархам, обладавшим непреклонной волей и полной самостоятельностью мышления. Ни один самодержец не смог совершенно избежать влияния ближайших советников. А рядом с королём Филиппом ключевую позицию тогда занимал Гийом де Ногаре.

Когда Сиверцев несколько лет назад начал знакомиться с материалами процесса, он недооценил этого человека. Ногаре показался ему тупым быком, шестёркой, рядовым исполнителем, за которым не стояло никакой реальной силы. Постепенно он изменил своё мнение о Ногаре.

Гийом де Ногаре действительно не олицетворял ни одну из сил, претендовавших на доминирование во Франции, он не был лидером какой–либо придворной партии. Он был одиночкой, а таковые редко оказывают существенное влияние на положение дел в государстве. За влияние на трон борются обычно не личности, а силы, личности же являются лишь олицетворением этих сил. Но у Ногаре был свой секрет. По психологическому складу он был очень похож на Филиппа. И это делало его всемогущим.

Попытаемся понять, что это был за человек. Гийом де Ногаре принадлежал к семье катаров из окрестностей Каркассона, его дед был сожжён, как еретик. Пепел Монсегюра ещё висел в воздухе над Лангедоком и Провансом. Эта земля ещё долго не станет «Южной Францией», на французов здесь по–прежнему смотрели, как на чужаков, захватчиков, палачей. Страшная бойня, которую учинил на юге Симон де Монфор ещё не превратилось в легенду, продолжая пульсировать живой болью в сердцах провансальцев. Гийом с пелёнок рос в условиях страшного национального унижения. Одних такие условия превращают в трусливых рабов, других — в непримиримых мстителей, но и первое, и второе — не про Ногаре. Он решил покорить Север, Париж, который ещё так недавно покорил Юг, Каркассон. Внук и сын презираемых изгоев захотел взойти на вершину государственной власти. И взошёл. И костры запылали в Париже. Надо ослепнуть, чтобы не увидеть в тамплиерских кострах отблески костров Монсегюра.

Помните анекдот про Ленина: «У него брата повесили, а он всем отомстил». В этой шутке много правды. Казнь брата покалечила психику Володи Ульянова, а он был сильным человеком. Раны, нанесённые душам сильных людей, оборачиваются кошмаром для всего мира. Гийом де Нагоре тоже был сильным человеком, и пепел Прованса стучал в его сердце всю жизнь. Это был человек великой обиды.

И вот Гийом де Нагоре становится доктором права. И не просто доктором, а блестящим юристом, ведь не каждого вчерашнего катара приглашают в Париж за одни только познания. А для того, чтобы понравиться королю, нужны были уже не познания, а личные качества.

Филипп был человеком жёстким, решительным, способным на такие крайние меры, какие приводили в ужас и смятение его ближайших помощников. Не случайно ведь его назвали «железный король». А советники короля отнюдь не все были «железные», и они далеко не всегда были склонны одобрять радикальные предложения короля. И вот появляется провансалец, у которого на лице написано, что он не остановится ни перед чем, в любых крайних мерах готов будет идти до самых «геркулесовых столпов» и на любые радикальные предложения короля ответит ещё куда более радикальными. Король почувствовал, что обрёл родственную душу, в 1299 году он лично посвятил Гийома де Ногаре в рыцари. И не ошибся в своих ожиданиях.

Процесс против папы Бонифация затеял железный король. Только король и никто другой — автор этого процесса. но не у многих в христианском мире хватило бы смелости арестовать римского понтифика. Католицизм прививал к фигуре папы отношение столь трепетное, что перешагнуть через этот трепет можно было только что–то в себе сломав. А Ногаре не имел необходимости что–то в себе ломать, в нём не было никаких зажимов, вообще никаких ограничений. Он не только арестовал папу, но и нанёс ему во время ареста удар по лицу рукою в стальной рукавице. И тут уж всем стало ясно, что Ногаре не остановится ни перед чем.

Папа Бонифаций называл Ногаре «катаром и сыном катара». Можно представить себе, какую жуткую усмешку породили эти слова в душе беспредельного Гийома. «Катар? Вот как? Ну так получите же, ваше святейшество, привет из Монсегюра». Говорят, что Ногаре выдвинул обвинение против папы без малейших доказательств и даже не беспокоясь о них. А иначе и быть не могло. Для Ногаре папа был виновен уже тем, что он папа. Король, желая затиранить папу, вряд ли мог бы найти лучшего исполнителя. Хотя мотивы у них были, конечно, разные.

Король отстаивал свой суверенитет, стараясь лишить римского понтифика претензий на светскую власть. Король не боролся с Церковью, он сам был одним из первых сыновей Церкви. А Ногаре в лице папы наносил удар всему тому миру, для которого он ещё недавно был изгоем и еретиком. Он был не из тех, кого можно напугать отлучением от Церкви. Это отлучение он впитал вместе с молоком матери. Ему угрожало судебное разбирательство по обвинению в ереси. А он не угрожал. Он бил железом по лицу.