Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том 3

— Да что ты, Фридрих, — рыдая затараторил Гуго. — Ты держал себя героем. По твоему лицу невозможно было заподозрить, что ты испытываешь боль. Христос дал тебе силы мужественно пройти через это испытание. Это и было чудо. Ты прославил Орден.

— Нет… нет… Ложь чёрным пятном легла на белый плащ. Сегодня, когда я понял, что меня будут жечь, я уже знал, что мне будет вдвое больнее, чем честным рыцарям. А было… так… ничего… терпимо. Господь сжалился над грешным рыцарем. Как думаешь, Гуго, может быть, Господь примет сегодняшнюю пытку во искупление моего греха и простит меня?

— Дорогой Фридрих, сегодня ты во второй раз прославил Орден Храма, и Господь прославит тебя.

Фридрих улыбнулся, вздрогнул и затих. Тихая, ясная улыбка так и осталась на губах насмерть замученного тамплиера.

— Господь даровал моему брату мученических венец, — мирно сказал Гуго. — Ныне ангелы провожалют его душу ко Христу, в Царство Небесное.

Гуго стоял перед телом мёртвого брата на коленях. Арман и Анри так же встали на колени и молитвенно сложили руки на груди. Все трое, не договариваясь, одновременно прошептали:

— Non nobis, Domine, non nobis, sed tuo nomine da gloriam.

Прошёл месяц, а может быть и два. Наступила весна 1310 года от Рождества Христова. В жутком подвале стало чуть теплее и вообще Анри здесь освоился. Он довольно легко переносил скудность питания — «хлеб скорби и воду печали», в сарацинском плену кормили не на много лучше, а там ещё надо было таскать камни до изнеможения. Плен не плохо подготовил Анри к застенку инквизиции, хотя здесь, конечно, было страшнее. Но главное, что позволило Анри окрепнуть душёй и стряхнуть с себя оцепенение — вокруг были прекрасные братья Ордена Храма — не просто тени и стоны по углам, как ему показалось вначале, а живые братья, многие из которых с честью прошли через страшные испытания. Анри уже познакомился со всеми, а со многими подружился.

С Арманом они почти не разговаривали. Анри чувствовал, что командор переживает страшную трагедию. Одно дело — знать, что эти проверки были необходимы, одно дело понимать, что Ордену ради очищения надлежит пройти через страшный огонь испытаний, и совсем другое дело — услышать стоны покалеченных людей и осознать, что их нечеловеческие страдания — результат затеянных тобою «мероприятий».

А их с Арманом до сих пор не вызывали на допрос, и всё ещё не пытали, поэтому им трудно было говорить на равных с братьями, которые уже прошли через нечеловеческую боль. Впрочем, в последнее время никого не пытали, видимо, инквизиторы собрали уже достаточное количество необходимых им показаний. Никто не знал, что будет дальше.

Анри понимал, что успокаивать Армана не надо. Он решил действовать по–другому, часто уединяясь с Ламбером де Туази и рассказывая ему про Армана, про то, как храбро командор вёл себя в плену, как спасал братьев, как только благодаря командору все они смогли бежать, как вместе с де Вилье и де Ла Рошем они переправляли тамплиеров в Потругалию и Арагон, как храбро вместе с Рамоном Са Гардиа де Ливрон защищал тамплиерский Миравет.

Ламбер молча слушал, кивал, улыбался, он смог на многое взглянуть по–другому. Однажды Ламбер ушёл в дальний угол, где в одиночестве сидел Арман, и они о чём–то долго шептались.

Наконец, свершилось. Анри потащили на допрос.

Раньше он думал, что знает, что такое боль, но он не знал. В бою получал раны, в плену открывались язвы — болело очень сильно, но эта боль была отдельной от него, некой посторонней силой, атакующей сознание. Теперь само его сознание стало болью. Боль — это и был он сам.

Он словно оказался внутри огненного шара, полупрозрачного, мерцающего, отделившего его от мира людей. Внутрь этого шара иногда проникали лица, очень похожие на человеческие, кажется, они о чём–то спрашивали его, и он даже понимал смысл этих вопросов, как заворожённый, непрерывно отвечая: «Нет… нет… нет…». Потом он не мог вспомнить вопросов и не мог утверждать, насколько значимы были его упорные отрицания. Бог словно изъял его из этого мира, поместив в огненный шар. Он оставался в сознании, и его сознание стало болью, он и мысли не имел о том, что эту боль можно прекратить по собственному желанию, её нельзя было прекратить, потому что боль не губила его, а спасла.

Потом боль прекратилась, и он с удивлением понял, что без неё — тоже неплохо. Огненный шар потух, но не исчез, а стал непроницаемо чёрным, как самая тёмная ночь.

В своё обычное сознание Анри пришёл уже в подземелье, на гнилой соломе. Теперь ему было по–обыкновенному больно, очень больно. Рядом с собой Анри увидел выступающее из полумрака лицо Армана. Арман ничего не говорил, и Анри тоже ничего не сказал. Это там, внутри огненного шара были вопросы, а здесь — молчание. Здесь надо просто отдаться обычной человеческой боли и пожить с ней некоторое время.

Через сутки боль начала утихать, через двои сутки стала уже вполне терпимой, хотя по–прежнему очень сильной. Анри встал с соломы и, шатаясь, нетвёрдо подошёл к Арману. Даже в полумраке было видно, что командор де Ливрон полностью поседел, а раньше седина лишь слегка серебрила его волосы. И тонкая ирония полностью исчезла из уголков губ Армана, навсегда исчезла, как позже узнал Анри.

— Гуго тоже пытали, — прошептал Арман. — Уволокли вслед за тобой. Так же, как и тебе, вырвали все ногти на пальцах правой руки. Но вы всё выдержали, мои храбрые мальчики.

— Это не я выдержал, мессир. Бог помог. Боль была настолько нечеловеческой, что я при всём желании не смог бы никого предать.

Анри увидел, что по лицу Армана потекли слёзы. Он спросил почти равнодушно:

— Нас будут ещё пытать, мессир?

— Нет, больше не будут. Смысла нет. Показания им больше не нужны. То, что они сделали с Фридрихом, с Гуго, с тобой — это всё ради меня. Теперь моя очередь, впрочем, не удивлюсь, если меня вообще не будут пытать. Всё самое страшное уже произошло. Более изощрённо они не могли бы стереть мою душу в пыль.

— Не думайте о нас, мессир.

— А я и не думаю. Просто у меня сердце разорвалось. Ведь это я подготовил для вас этот ад. Не для себя — для вас. Я — ваш палач.

— Наши грехи — наши палачи. Это и про нас, и про вас.

Арман молча коснулся холодным лбом горячего лба Анри.

Руки Армана привязали к подлокотникам тяжёлого стула. Деловитый монах–доминиканец раскалил на огне стальной прут и прижал его к плечу командора. Приложил без нажима, но держал долго, пока сталь не остыла. Потом подошёл к жаровне, опять раскалил сталь и опять приложил. Потом опять. Всё это палач проделывал с лицом откровенно скучающим, не задавая никаких вопросов. Сделал перерыв, так же не говоря ни слова, а потом начал жечь другое плечо.