Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том 3

— Хороший вопрос. Вопрос, собственно, заключается в следующем: имел ли Орден Храма контакты с эфиопскими негусами во второй половине XII века, то есть накануне падения Иерусалима и сразу после падения? Если эти контакты не оставили ни каких следов, это ещё ни о чем не говорит. Поставим следующий ряд вопросов. Они имели такую возможность? Да. Они могли иметь такое желание? Да. Они испытывали в этом необходимость? Да.

Храмовники, получившие имя от храма Соломона и имеющие резиденцию на храмовой горе, могли ли не заинтересоваться сообщением Библии о стране Офир, откуда Соломон привозил золото для строительства храма? Может быть, для того и нужна была Айла с тамплиерской Газой под боком, чтобы найти Офир? Тем временем весь христианский мир будоражит легенда о пресвитере Иоанне, то есть о сокровенном христианском царстве. Могла ли тамплиеров не заинтересовать эта легенда? Могла и не заинтересовать — текущих дел невпроворот и легендам можно отдать только досуг, которого нет. Но вот когда потеряли Иерусалим, и судьба всего Иерусалимского королевства повисла на волоске, тогда возник вопрос об эвакуации. Не в Европу, побитыми псами, а со Святой Земли на Вторую Святую Землю. Тем временем в Иерусалиме жили эфиопы, которые охотно сообщали: это у нас. Даже искать не надо. После потери Иерусалима самое было время отправиться в сокровенное христианское царство, где может быть второй Иерусалим, и если его там нет, то почему бы и не создать его там?

И вот эфиопский император, ныгусэ нэгэст, царь царей Лалибела, так напоминавший пресвитера Иоанна, решает создать в своей империи Новый Иерусалим, построить колоссальный храмовый комплекс, каких еще не бывало в мире. Немало и до Лалибелы было царей, решавших воздвигнуть грандиозный храм. Но Лалибела — не царь, а царь царей, и он строит не один, а одиннадцать храмов. Замысел, достойный великой сакральной империи. Столица Лалибелы Роха должна была стать чем–то неизмеримо большим, чем столица царства. Она создается, как новый центр мира, новая Святая Земля.

— Есть доказательства того, что Лалибела строил не просто великие храмы, а именно Второй Иерусалим?

— Доказательства — в местной топонимике. Там есть свой Иордан, своя Голгофа, своя Масличная Гора. Лалибела явно воспринимал свой замысел, как создание новой сакральной реальности, Новой Святой Земли.

— А ведь есть то ли легенда, то ли версия о том, что возводить этот храмовый комплекс Лалибеле помогали тамплиеры.

— Да, есть. Фактов тут, конечно, маловато, но мы имеем дело с одним непреложным фактом. Лалибела начал строительство Нового Иерусалима в то самое время, когда крестоносцы потеряли Иерусалим. В данном случае предположить случайное совпадение было бы просто некорректно. Особенно если учесть, что Лалибела, видимо еще не будучи царем, посещал Иерусалим.

— А что вообще известно о негусе Лалибеле?

— Очень немногое. Он правил в 1181–1221 годах (Напомню, крестоносцы потеряли Иерусалим в 1187 году). Лалибела принадлежал к династии Загуйе. Эта династия пришла к власти в конце X века. Загуйе — представители народа агау из округа Ласта, а ведь фалаша — тоже агау. Новая династия перенесла столицу из Аксума в Роху, вглубь гор, и после исламского погрома вновь объединила Эфиопию под скипетром христианских правителей. Несколько представителей Загуйе имели титул кыддус — святой, в том числе и Лалибела — один из самых значительных эфиопских святых. Его называли Габрэ Маскаль — Слуга Креста. Про Загуйе, кстати, доподлинно известно, что они установили и поддерживали связи с Египтом и Иерусалимом. А Роха, где в течение 300 лет располагалась столица Загуйе, получила имя самого знаменитого царя из этой династии — Лалибелы.

— Вы считаете, что негус Лалибела дружил с тамплиерами?

— Очень на это похоже. Они как–то соприкасаются по духу. Религиозный идеализм, возвышенность духовных устремлений, крайняя ревность в борьбе за веру и вместе с тем — стремление к материальному могуществу, мощные экономические ресурсы, глобализм замыслов — вот что роднит Лалибелу и тамплиеров. Тамплиеры были верны Святой Земле до последнего издыхания. В Иерусалимском королевстве только они, храмовники, приносили обет верности Святой Земле. Только для них Храмовая гора значила так много, что и не передать. А для Лалибелы Храмовая гора — точка, с которой началась священная история его народа, точка с которой начинается высшая сакральная легитимность Эфиопии. Лалибела — хранитель Ковчега Завета, того самого Ковчега, который хранился в Соломоновом храме, на месте которого во времена Лалибелы обитали храмовники. Лалибелу называли «полуцарь–полумонах». Так легко представить себе рядом с ним рыцарей–монахов… И Лалибела, и тамплиеры обладали некой удивительной беспредельностью духовных порывов, которые побуждают возвышенного человека не останавливаться ни перед чем. Они были носителями потрясающего импульса, позволяющего прорваться из материального мира в некое мистическое пространство. И Лалибела, и тамплиеры — религиозные мечтатели, обладавшие огромными по тому времени материальными ресурсами. Это очень редкое сочетание, особенно если добавить сюда неутолимую жажду действия, созидания. И если Лалибела и тамплиеры объединили свои возвышенные мечты, свои материальные ресурсы, свои духовные импульсы, свою невероятную активность… Чем ещё можно объяснить рождение великого чуда — африканского Иерусалима?

Позже Андрей решил в художественной форме отразить некоторую историческую информацию и построенные на ней версии. Сначала он не имел такого намерения, писать, откровенно говоря, надоело, но образы возникали в сознании сами по себе и не давали покоя. Надо было от них освободиться.

Принц Лалибела хорошо помнил то, что никак не мог помнить, потому что это произошло на третий день после его рождения. Он лежал в колыбели и плакал. Мир был слишком большой и не особо уютный. Здесь очень много всего надо, и всегда что–нибудь не так. Пелёнки ему, конечно, меняли своевременно и кормили даже раньше, чем он успевал проголодаться, но ему всё равно казалось, что он лишён чего–то очень важного, и вот он громким криком извещал суетившихся у его колыбели женщин о том, что ни сколько не обрадован своим рождением.

Неожиданно вокруг его колыбели заплясали в воздухе невесть откуда взявшиеся маленькие золотистые искорки. Он сразу же переслал плакать, потому что стало интересно. Золотинки дружелюбно кружились вокруг него и приветливо жужжали. Они не были золотыми, золото — скучное, вон его сколько вокруг, а они светились удивительным светом, таким радостным, что маленький принц ради этого золотистого света сразу же полюбил этот мир. Вот что тут, оказывается, самое главное, вот что от него скрывали целых два дня. А золотинки всё кружились, всё жужжали, всё светились, и душа маленького принца всё наполнялась радостью, такой большой радостью, что её хватит на всю его жизнь, переполненную страданиями и жестокостью.