Анн Бренон - Нераскаявшаяся

— Вы — дочь Раймонда Маури из Монтайю, и Азалаис Эстев, рожденной в Кверигуте? Вы тоже родились в Монтайю. Вам сейчас двадцать или двадцать два года. Как имя Вашего мужа?

Гильельма, не ожидавшая такого вопроса, запнулась с ответом, и судья тут же сурово заявил:

— Факты ереси, которые Вы уже признали, делают Ваше положение исключительно тяжелым. Кроме того, многочисленные свидетельства, собранные против Вас, говорят о Вашем активном участии в поддержке еретиков и их дел. Теперь, чтобы заслужить нашу индульгенцию и прощение святой Церкви через справедливое наказание, потребуется вся Ваша искренность и абсолютное раскаяние. Отвечайте мне без страха, ничего не скрывая. Вы заявили, что одолжили одежду у дамы Боны Думенк, чтобы пойти в Сабартес навестить своих отца и мать. Когда Вы были в Монтайю последний раз?

— Это было больше года назад, — вздохнула Гильельма. — А может, и два года назад… Это было весной.

И снова Гильельма упала на охапку соломы в углу камеры. Она покинула Дом Инквизиции, спустилась с верхнего города, Сите, на мрачные берега Од. Стражники привели ее в огромную тюрьму, Мур, где она оказалась во власти начальника стражи Мэтра Жака де Полиньяка и его тюремщиков. Ее и на этот раз не оставили в общей зале. Снова ее держали в тайной камере, согласно предписаниям этого инквизитора, который хотел вытянуть из нее побольше информации. Но у нее не было сил ни о чем думать. Она все еще дрожала, преисполненная ужасных чувств, охвативших ее в зале для прослушиваний Монсеньора Жоффре д’Абли.

Азалаис, ее мать Азалаис. Совсем, как в ее давнем кошмаре. Ее мать, так внезапно постаревшая, грязная и худая, как и она сама, изможденная от страха, снедаемая горем, в отчаянии от того, что ей пришлось увидеть свою дочь в таком месте. Они встретились, они стояли друг против друга, соединенные общим несчастьем, перед равнодушным инквизитором. Ее мать, Азалаис Маури, тоже в Муре Каркассона. Все было еще хуже, чем Гильельма воображала, хуже, чем то, что пытался объяснить ей в нескольких словах этот молодой инквизитор в Тулузе, за несколько дней до ее отправки в Каркассон, когда они остались наедине. И ее отец, и мать — они оба сейчас во власти Инквизиции. Но оказалось, что действительность еще хуже, потому что большинство жителей Монтайю и соседней деревни Праде были арестованы во время облавы и приведены в Каркассон. Все взрослые жители обоих полов, все мальчики старше четырнадцати лет и девочки старше двенадцати лет, были арестованы. «Зачистка» произошла 8 сентября, когда деревня готовилась к празднику Рождества Богоматери, празднику Святой Марии во Плоти. Солдаты графского кастеляна Монтайю и Тараскона вытащили их из домов и согнали всех во двор замка. Потом люди инквизитора, под командованием Мэтра Жака де Полиньяка, провели первую фильтрацию. Нескольких жителей деревни отпустили на все четыре стороны. Других задержали и отправили в Каркассон. Раймонда осталась дома, закричала Азалаис, но Гийом…

Стражник закрыл ей рот.

Азалаис Маури во власти Инквизиции. А Гильельму использовали для того, чтобы уличить мать во лжи. Азалаис, пытаясь защитить свою дочь, заявляла, что последняя никогда не появлялась в Монтайю со времен своего брака с Бертраном Пикьером, состоявшегося перед Великим Постом 1306 года. Тогда инквизитор торжествующим голосом зачитал свидетельство Гильельмы о посещении ею Монтайю весной прошлого года, а потом и другие свидетельства, иногда анонимные, о том, что Гильельма бесстыдно разорвала священные узы брака, бросила своего мужа, и что ее видели в Сабартес, в доме ее отца, одетую недопустимым образом и пребывающую в прелюбодейной связи с беглецом из–за ереси, отлученным и не явившимся в суд, по имени Бернат Белибаст, родом из Кубьер, что находится под юрисдикцией архиепископа Нарбонны. С агентом еретика Фелипа де Талайрака.

Потом инквизитор снова и снова, приводя свидетельства о заблуждениях и еретических взглядах семьи Маури, пытался играть на показаниях Азалаис против Гильельмы, а на показаниях Гильельмы против Азалаис. Азалаис плакала, Гильельма молчала. Потом, после стольких слез, страха, запугиваний и плохо сдерживаемого гнева, Гильельма еще больше стала упорствовать в своем молчании, а Азалаис задыхалась от рыданий. Тогда их обеих стража увела прочь из зала прослушиваний инквизитора, прочь из продуваемого ветрами города, в мрачные застенки Мура, вниз, на кручи Од. В замке Мура Азалаис оставили в общей зале, а Гильельму повели дальше по темному коридору. Но в этой огромной сумрачной зале она успела увидеть как будто призрак своей деревни — все семьи деревни, почти всех людей, сломанных, враждебных, страдающих, кричащих от страха, плачущих и готовых покориться. Ее отец, Раймонд Маури, спешивший обнять бледную Азалаис, слишком поздно обернулся к Гильельме. Там была и Гаузия Клерг. И Бруна Пурсель. И Видали, и Марти, и Маурсы, и Бенеты, и Риба. И плачущий Арнот Белот. Но она не видела своего брата Гийома.

Гильельма сидела одна в своей камере, в Муре Каркассона. Она уже даже не чувствовала голода, только холод. В течении всех этих долгих дней ей почти ничего не давали есть, только немного хлеба, и она понемногу теряла силы. В ее голове была страшная тяжесть. Она смотрела вокруг пустым, остановившимся взглядом, в глазах у нее темнело, а заледеневшее тело корчилось, чувствуя близкое дыхание смерти. И на сердце была страшная тяжесть и боль. Она уже не думала о том, какие еще ужасы могут с нею приключиться. Но она все еще жутко боялась, что внезапно, возможно даже завтра, ей придется увидеть здесь Берната. Этот страх преследовал ее с того момента, как инквизитор произнес его имя. Страх, что Бернат арестован, как и она, что он тоже исхудал и теряет силы, что его привели к инквизитору и мучают. И чтобы выжить, она стала воображать Берната на свободе, вместе с ее братом Пейре, в белом свете гор.

Но инквизитор таки привел ее на ужасную встречу, правда, не с Бернатом, а с ее братом Гийомом. И Гийом был опустошенным и измученным, таким, каким она боялась увидеть Берната. Только он был еще и избит так сильно, как она даже вообразить себе не могла. Тюремщик приволок Гильельму в залу прослушиваний в Муре, под надзором Мэтра Жака де Полиньяка, для дачи показаний перед одним из заместителей и помощников инквизитора, Жаном дю Фагу. Одним из наиболее пожилых Братьев доминиканского монастыря в Каркассоне, и одним из самых жестоких. Гильельме было хорошо известно его имя. Жан дю Фагу. Он говорит на том же языке, что и она. Гильельма очень ослабела и едва держалась на ногах, и потому, после того, как она назвала свое имя и принесла присягу, села на лавку. Зала была просторной и темной. Прошло какое–то время, прежде чем глаза Гильельмы смогли что–нибудь здесь различать. Единственный факел был приторочен к стене над старым худым монахом и неподвижным нотариусом. Он освещал также двух других одетых в черно–белое доминиканцев, стоящих по бокам судьи. Потребовалось время, чтобы Гильельма разглядела неясную фигуру человека на другой лавке напротив входа, какой–то словно сломанный пополам силуэт. Она сразу же узнала его.