Анн Бренон - Нераскаявшаяся

Я пошел к Раймонду Борсеру и предупредил его, что до завтра я не вернусь на пастбище. Этот вечер, эту ночь я должен посвятить своему старому другу, которого я встретил.

Прежде всего, я отвел его поесть в одну знакомую харчевню, и там мы прикончили хороший кусок копченой свинины, которую я купил на рынке, и заели его вкусным рагу хозяйки. У меня еще был с собой целый сыр, который я вначале хотел отдать Раймонду Борсеру. Бернат, по всей видимости, был страшно голоден. А потом мы устроились на ночь на сеновале возле дома. Нам нужно было столько сказать друг другу. Он рвался сказать. А я хотел знать. Он столько видел, столько пережил. Он хотел говорить. Я не знал, сможем ли мы поговорить о моей младшей сестре Гильельме. Ночь была ясная, в величавом сиянии звезд, обдуваемая свежим ветерком, как это всегда бывает летом в Сердани; а моя фляга была полна хорошего и не очень крепкого вина.

Нас окружали запахи лета и стрекот ночных сверчков. Не хватало только нежного кваканья лягушек. Бернат лежал на соломе лицом вверх. Он говорил и говорил, и когда у него пересыхало в горле, он пил вино долгими глотками. А я всё расспрашивал его. Я не видел его с того самого момента, когда встретился с ним и его товарищами, и показал им брод через реку, между Расигуэрес и Турнефорт, в Фенуийиде. Это было в апреле 1309 года. С тех пор прошло уже больше двух лет. Они бежали из Каркассона. Бернат, его брат Гийом, и Фелип де Кустаусса, добрый человек. И тогда у них тоже, у всех троих, был опустошенный, сожженный каким–то внутренним огнем взгляд, потому что им довелось увидеть костер, на котором погиб Жаум Отье.

Возможно, я должен был оставить свою маленькую отару, и пойти с ними через брод. Они, конечно же, пошли дальше, на юг. Они пересекли Руссильон, Альбере, и остановились в графстве Ампуриас. Там, у самого моря, в Торроэлла де Монгри, маленькой рыбацкой деревне, они встретили беженцев из Сабартес. Двоих братьев Марти из Юнак, братьев доброго человека Арнота Марти, сына главного кузнеца, и одну из его сестер, Раймонду, бывшую замужем за вдовцом из Тараскона, Арнотом Пикьером. Они трое бежали, получив вызов явиться к инквизитору. А бедный Арнот Пикьер был слишком стар и осторожен, чтобы очертя голову пускаться в дорогу. Теперь он понял, что эта осторожность привела его прямо в Мур.

Они оставались в Торроэлле несколько недель: беженцы были счастливы, что могут пользоваться присутствием двоих добрых людей. Но Берната грызли мысли о верующих и Церкви, оставшихся на родине. И, конечно же, он думал о Гильельме. Он не произнес ее имени, но я и так всё понял. После Пятидесятницы Бернат и Фелип вдвоем пустились в обратный путь; они ушли на север. Их план был таким: оставить доброго человека Гийома Белибаста в Торроэлле де Монгри с беженцами из Юнак, чтобы он собрал как можно больше информации об этой местности. Сами же они хотели выяснить, как дела в Сабартес, в Лаурагэ, Альбижуа, Тулузэ и Кверси; и что самое главное, если еще возможно, встретиться с добрыми христианами, Пейре Отье, Пейре де Ла Гарде и другими. А если дела обернутся слишком плохо, то попробовать — почему бы и нет? — увести их в безопасное место. И увести ее, Гильельму. В Ампурдан, в королевство Валенсию, куда идти легче и не так далеко, как в Италию. Инквизиция Арагона менее ужасна, чем Инквизиция Каркассона или Тулузы.

Они прошли Фенуийиде, Бернат и Фелип. Потом добрались до земли Саулт, чтобы попробовать попасть в Сабартес. В Рокфор де Саулт их едва не поймали. Они еле–еле смогли унести ноги. Они потеряли друг друга. Много дней они блуждали в тоске и страхе, пока, наконец, снова не встретились. В июле все–таки добрались до Сабартес.

— Твой брат, Гийом Маури… — сказал Бернат.

Он склонился ко мне. Он сжал мою руку. Его хриплый голос сломался, и он зашелся сухим кашлем. Я услышал, как в моем собственном голосе зазвучали грозные нотки, совсем как у моего друга.

— Я не знаю точно, что они с ним сделали, с Гийомом. Но я им ничего не прощу…

— Твой брат Гийом, — повторил Бернат, помолчав немного. — Он помогал нам, всё это лето, с таким мужеством. Он повсюду ходил с нами. Фелип проповедовал и уделял утешение в Миглосе и Белькер, в Меренах и Комюс, и все люди там словно чувствовали, что это в последний раз добрый человек еще может свободно ходить по этим горам. Мы очень долго оставались в Сабартес. До тех пор, пока не встретились с храбрым Дюраном Барру, прибывшим из Борна. Он со слезами гнева сообщил нам о поимке Старшего, Мессера Пейре. Он показал нам, какой дорогой лучше идти на север. Это было в последние дни августа. Когда мы отпустили Гийома домой, никто не ожидал этой «зачистки», когда арестовали почти всю деревню Монтайю в день праздника Рождества Богородицы. 8 сентября 1309 года… Гийома арестовали тогда же, вместе со всеми жителями деревни, Пейре. Вместе с твоим отцом, матерью и братом Раймондом…

Я заставил себя не думать о мученичестве моего брата Гийома. Всю эту ночь мы вместе, Бернат и я, пили вино. Он опять и опять брался за мою флягу, и когда он отпивал глоток, пил и я. Бернат ведь тоже мой брат. Я знаю, что его страдания — это мои страдания.

Когда они возвращались в Тулузэ, Дюрана Барру схватили. Он был старым человеком, и не смог убежать. Бернат увидел его через несколько месяцев, в Тулузе, у входа на старое кладбище напротив кафедрального собора Сен — Этьен. На том месте, где сжигают еретиков. Старый верующий хотел привести их к Пейре Сансу, на которого была вся надежда, что он сможет восстановить Церковь. Но Бернат знал, куда идти. В сентябре они с Фелипом встретили доброго человека Гийома Отье, который ходил в пределах Лаурагэ, в районе Прунет. Потом, вместе, они ушли в Лантарес. В дом четы Уго, в Тарабель. В родные места Пейре Фильса, последнего послушника. Этих названий я не знал. В тех местах я знал только Рабастен и Караман. Но эти названия радовали и вдохновляли меня. Эти пей зажи, где горы только угадывались на горизонте, пустынные дороги. Затерянные среди холмов фермы, утопающие в яблоневых садах, города из кирпича и обожженной глины. Места, населенные добрыми верующими, где Церковь всегда почитали. И, конечно же, там она сопротивлялась лучше, чем где–либо.

Там, в доме четы Уго, Фелип и Бернат услышали из уст доброго человека Пейре де Ла Гарде об облавах в Монклер и Сен — Жан Л’Эрм и об аресте Гильельмы.

— Ты знал, Пейре? Нет, ты не мог знать. Гильельма…

Бернат говорил с трудом. Когда он произносил имя Гильельмы, его голос становился нежным и одновременно преисполненным отчаяния. Фляга с вином была всего лишь иллюзорным утешением. И я почувствовал ту же пустоту в сердце. Конечно, я не знал об этом тогда. Никто в Сабартес не знал, что Гильельма за несколько дней до своего ареста пыталась спасти Мессера Пейре Отье. И мне казалось, что я чувствую в глубине своего опустошенного сердца, дуновение любви и благородства, которые мне передала моя сестра. А потом я почувствовал отчаяние. Гильельма, разминувшаяся с Бернатом на несколько дней, Гильельма погибла. Это был конец всего. Бернат Белибаст рассказывал мне о гибели Церкви в Тулузэ, рассказывал хриплым, прерывающимся голосом. Бернат, который то плакал у меня на плече, то пил вино из моей фляги, то лежал навзничь на соломе, глядя на звезды. Санс Меркадье, юный добрый человек, узнав об аресте своего Старшего, перерезал себе вены, как ни стерегли его братья. Дома верующих, в каждом городе, в каждой деревне, обыскивали один за другим, а следствие всё плело свою сеть, свою паутину, сжимало зловещее кольцо. И все добрые люди, один за другим, были схвачены, один за другим сожжены, чтобы Церковь была окончательно погублена. Арнот Марти из Юнак был первым казнен в Каркассоне. Потом в Тулузе поспешно был сожжен стареющий Амиель де Перль, потому что объявил голодовку. Потом Андрю де Праде и Гийом Отье, пойманные в декабре в Лаурагэ. Сожжены в Каркассоне.