Анн Бренон - Нераскаявшаяся

Рамонет Фабре тоже был арестован в декабре, где–то перед праздником святой Люсии, в Верден — Лаурагэ. Бернат находился буквально в двух шагах от того места, прячась вместе с Фелипом. Говорят, что в застенках Тулузы он, Рамонет Фабре, отрекся из страха перед костром. Единственный из добрых людей, кто не имел сил следовать дорогой апостолов и мучеников. В то время Бернат узнал, что Инквизиция Тулузы передала Гильельму Инквизиции Каркассона. От Монсеньора Бернарда Ги Монсеньору Жоффре д’Абли. Он, Бернат, произносил эти имена с такой ненавистью, что я вздрогнул. Он чувствовал еще большую ненависть, чем я, если это было возможно. И снова он прервался и стал кашлять, а потом заплакал, и так же, как и я, он хотел убить их.

В январе 1310 года он остался один. Потому что Фелипа тоже поймали. В Лаурагэ. Фелипа де Талайрака, Фелипа, доброго человека из Кустауссы, которого он охранял и защищал столько лет. Фелипа, который храбро ходил рядом с ним по всем дорогам. И когда он спотыкался, то восклицал: «Святой Дух, помоги мне!». Фелипа, с его красивыми руками ученого клирика. Его привели в Тулузу, потом перевели в Каркассон. Его сожгли в марте. Что осталось от Церкви Божьей в этом мире? Не видно уже на дорогах добрых людей, и только где–то прячутся Пейре Санс с его учеником Пейре Фильсом. И где–то в застенках Мура Тулузы еще жил Старший, Пейре из Акса, Мессер Пейре Отье, который решил показать инквизитору пример. Бернат ничего не говорил мне об этих ужасных первых месяцах 1310 года, когда он жил без надежды и без цели, и стал нищим, вором, бродягой, почти бандитом. Он утратил всякий контакт с добрым человеком Пейре Сансом — того защищали очень близкие к нему люди, не сообщавшие о его местонахождении никому. Но до него дошли слухи о костре, на котором погиб Фелип. И, кроме того, он утратил всякую надежду спасти Гильельму. Он хотел умереть. На Пасху 1310 года он пришел в Тулузу.

Начала заниматься заря. Мы выпили все вино. Стало довольно светло. Снова запели птицы, щебет которых прерывался только резкими криками петухов Раймонда Борсера.

— Когда я закрываю глаза, — сказал Бернат, — я всё время вижу маленькие пляшущие язычки пламени.

В сером свете раннего утра я снова видел его смуглое лицо, волосы, падающие ему на лоб, очень бледные скулы, резкие очертания носа, густую поросль черной бороды. Он больше не мог говорить, он не мог даже дышать. Он снова упал навзничь и закрыл глаза. Он лежал неподвижно, и на какое–то мгновение мне показалось, что это неподвижность смерти. Потом он резко поднялся и взглянул на меня. И в его глазах был ужас, который он испытал в Тулузе, в день Пасхи 1310 года, ужас, который никогда не перестанет преследовать его. И в это мгновение этот ужас вошел и в моё сердце, оставив там огненную и кровавую рану. Стал последней каплей моего отвращения и гнева.

Бернат пришел в Тулузу, чтобы принести свое последнее свидетельство верности, свой последний братский жест. Свой последний поступок свободного человека. Сермон, вынесение приговоров Бернардом Ги, продолжалось целый день, всё Пасхальное воскресенье. А на завтра должны были казнить еретика и семнадцать вновь впавших в ересь. Восемнадцать столбов уже были поставлены у входа на старое кладбище лицом к грандиозному порталу кафедрального собора, к башне его монументальной колокольни, чтобы осужденные ничего не упустили и прочувствовали своё поражение и позор. Восемнадцать человек были обречены на муки католической Церковью, апостольской и Римской в этот день Пасхи, дабы лучше оплакать Страсти Христовы и как следует отпраздновать Его воскресение и победу над смертью. Таково было послание надежды Божьей от инквизиторов и папы народу христианскому. Ибо великим должен был быть ужас народа Тулузы, стоящего, ради своего просвещения, лицом к лицу с самим адом.

Он внимательно слушал, Бернат. Враги Божьи побеждены. Сегодня проказа ереси, поражавшая всю землю, наконец, вычищена, и порядок, угодный Богу, восстановлен. Приговор инквизитора выносится от лица самого Бога. Они будут сожжены за мерзостность столь ненавистного преступления и в знак их вечного проклятия. Обречены на сожжение. Мессер Пейре, Старший, в центре этого зловещего круга. И все эти храбрые люди, которые пытались избавиться от зла, верили в милосердие Божье и хотели защитить своих гонимых пастырей. Старый Дюран Барру, житель Борна, и сильный Гийом Меркадье, брат доброго человека Санса, и Гийом де Клайрак со своим сыном Пейре, и дама Жентиль Барра, дочь Бланши де Фергюс, и Понс дез Уго из Тарабель со своей женой Бруной, и дама Кондорс Изабе из Верден — Лаурагэ со своим сыном Бернатом, и другие верующие, которых Бернат Белибаст, кричащий вместе с волнующейся толпой, не знал по имени, но сохранил их лица в своём сердце. Он стоял в первом ряду, Бернат. Он хотел видеть всё до конца. Он хотел, чтобы казнимые видели его преисполненное братской любви лицо, а не издевательские ухмылки стражников. Он хотел вынести всё, он хотел запомнить всё, он слышал, как Мессер Пейре Отье, которому связывали руки, громко воскликнул, что если бы ему дали возможность проповедовать перед толпой, то все стоящие здесь обратились бы в его веру. Но ему заткнули рот кляпом. Он навсегда запомнил, Бернат, как из самого жара костра Старший поднял руки, освобожденные от сгоревших веревок, чтобы благословить толпу.

Есть две Церкви. Одна гонима и прощает. Другая владеет и сдирает шкуру.

Бернат, стоя на коленях посреди толпы, потерял сознание. Когда снова открыл глаза, то не увидел больше ревущего пламени, а только черные обугленные останки. Уже не слышно было никаких криков. Потом Бернат долго шел в неизвестность. Какая–то темная сила толкала его броситься в Гаронну. Он сидел на берегу. Он закрывал глаза. Он думал о Гильельме, и говорил себе, что, может быть, она еще жива. И, как и сегодня, маленькие язычки пламени плясали перед его глазами. И, как и сегодня, этим холодным горным утром, Бернат зашелся в рыданиях без слез. Мы, старые друзья, хорошие пастухи, молодые, сильные мужчины, которые столько всего вынесли, столько всего видели, мы прижались друг к другу, рыдали и не могли успокоиться.

И тогда я сказал ему, что повторяю иногда в своем сердце ту приветственную проповедь, которую сказал мне Мессер Пейре Отье, в первый раз, когда я его увидел. Мне было двадцать лет. Это было в Арке. Я скажу тебе причину, по которой нас называют еретиками. Это потому, что мир ненавидит нас. И не удивительно, что мир ненавидит нас, ибо так же ненавидел он прежде нас Господа Нашего Иисуса Христа, которого он преследовал, как и апостолов Его… Я заплакал, и видел, как плачет мой друг, Бернат Белибаст.

Когда я, наконец, вернулся в город, был белый день. На фоне голубо–розовой зари в прозрачном воздухе четко выделялись контуры просторной Сердани, плато и вершины, высящиеся друг над другом до самой горной стены на горизонте. Сьерра де Кади. Бернат, нагнувшись с укреплений, показал рукой на горы, словно желая последовать в ту сторону. — Мой брат Гийом Белибаст — добрый христианин, — повторял он. — Он в Бергедан. Наконец–то я нашел его след. Пейре, пойдем со мной и с Пейре Изаура, он ведь тоже добрый верующий. Когда закончится сезон жатвы в Сердани, мы пустимся в дорогу. Мы отыщем моего брата Гийома, и все вместе пойдем собирать виноград в Сервера. Потом наймемся еще на какую–нибудь работу, как и другие беглецы, чтобы выжить, но самое главное, мы будем рядом с добрым человеком. Он будет проповедовать для нас и утешать наши души. Мы уйдем как можно дальше, в епархию Таррагоны, в Тортозу. А почему бы и не на Майорку, или даже на Сицилию?