Вольдемар Балязин - За полвека до Бородина

Л. П. Богословская просила разрешить ей «собирать пожертвования на устройство приюта для слепых». Л. В. Голенищева — Кутузова — внучатая племянница фельдмаршала — вышла замуж за великолукского мещанина Куткова; некий коллежский секретарь А. Д. Голенищев — Кутузов сообщал, что живет в такой великой бедности, что не может даже найти денег для оплаты справок о своем происхождении; А. Д. Чирикова — урожденная Голенищева — Кутузова — существовала в не меньшей бедности, сообщая, что живет без пенсии и за всю жизнь «всех монарших милостей, ей оказанных, было 45 рублей единовременного пособия из канцелярии Его Величества к Рождеству Христову…».

О разном просили псковские дворяне царя Николая II — кто устроить детей в пансион, кто дать денег, кто — очередной чин, кто — какую–нибудь медаль или орден…

Да только не было среди множества просителей ни одного, кто заявил бы себя родственником великого полководца со стороны матери…

Это и удивляло, и настораживало. После работы в архиве я пошел в Псковскую областную библиотеку.

Перелистывая местные газеты, нашел я в «Псковской правде» за 27 декабря 1964 года в статье «Здесь бывали Кутузовы» еще одно подтверждение тому, что отец Михаила Илларионовича похоронен в Теребенях.

Надо было туда ехать. От настоятеля Троицкого собора, что в местном Кремле, узнал я, что в Теребенях служит отец Елевферий, и отправился туда, надеясь на месте узнать то, о чем не рассказывали архивы.

Приехал я в Теребени в субботу утром. В маленькой деревянной церковке шла служба, народу было немного, все, видать, давно уже хорошо знали друг друга, и потому ко мне — незнакомому — тотчас же подошла красивая молодая женщина с косой, упрятанной под черный плат, в длинной черной юбке и поклонилась по–старинному — сложив на груди руки.

Поздоровавшись, она стала спрашивать, зачем и откуда я приехал, и, узнав, что я ищу могилу матери и отца Михаила Илларионовича Кутузова, ничуть не удивилась, а даже будто бы и обрадовалась.

Мы познакомились. Женщину звали Аллой Николаевной. Она оказалась человеком насколько глубоко и искренне верующим, настолько же и подлинно интеллигентным.

— Да, я слышала о том, что здесь, в Теребенях, похоронены родители Кутузова, — сказала Алла Николаевна, — но их могил на нашем кладбище нет.

— А в подвале церкви никакого склепа нет? — спросил я.

— Не знаю. Может быть, знает батюшка, — ответила Алла Николаевна и предложила подождать конца службы, чтобы поговорить с отцом Елевферием.

Священник оказался сорокалетним человеком, общительным, умным, чуть ироничным. Он пригласил меня к себе отобедать и за столом рассказал и кое–что из местной истории, а после обеда повел меня к речке Серебрянке, где некогда стояла усадьба отца фельдмаршала. На месте усадьбы дворян Голенищевых — Кутузовых, некогда располагавшейся в ста метрах от дороги, на невысоком плоском холме теперь буйно разрослась черемуха, стояла высокая, густая трава, и каких–либо следов дома и построек я не обнаружил.

Когда мы возвращались в Теребени я спросил отца Елевферия, бывал ли он в подвале церкви? И он ответил, что не довелось, потому что каменный пол храма был закрыт дощатым помостом, а сверху еще и обит для тепла линолеумом. Однако ж отец Елевферий обещал, что при первой же возможности в подвал проникнет.

Мне показалось, что предстоящее приключение нравилось ему.

Я уехал почти ни с чем.

А через два месяца получил из Теребень письмо. В нем сообщалось, что в подвале церкви обнаружен склеп, но никаких надписей нет, и потому, кто в нем похоронен, сказать нельзя…

Сегодня нам известно лишь имя и отчество матери Михаила Илларионовича — Анна Илларионовна, — это открыл в 1957 году ленинградский историк Ю. Н. Яблочкин, отыскав такие сведения в церковных, так называемых исповедальных книгах. Однако девичьей фамилии Анны Илларионовны мы так и не знаем, ибо в родословных книгах ни среди Беклемишевых, ни среди Беклешовых, Бедринских, Костюриных в конце XVII — начале XVIII века не значится ни одного Лариона или Иллариона, какой мог бы быть отцом Анны Илларионовны, родившейся, по предположению Ю. Н. Яблочкова, в 1728 году.

…Много, очень много белых пятен все еще остается в истории нашей родины. Это пятнышко лишь одно из них — маленькое, но очень досадное.

Может быть прочитав эту «Беседу», кто–нибудь из вас, мои читатели, возьмется за то, чтобы стереть пятно и на его месте написать: «Матерью великого русского полководца М. И. Кутузова, как нами достоверно установлено, была…»

Обедали в доме Лариона Матвеевича в полдень — оттого что вставали рано. Иван Логинович обычай этот знал и потому подъехал к брату точно в назначенное время.

Моряк гордился своей пунктуальностью и не смущался иной раз подчеркнуть это качество, с годами ставшее неотъемлемой чертой характера. Однако на сей раз Иван Логинович превзошел и самого себя: он въехал в ворота в тот самый миг, когда грохнула полуденная пушка Петропавловки.

Хозяин загодя вышел на крыльцо, собираясь встретить гостя у входа в дом. Рядом с ним стоял и Миша.

Как только коляска Ивана Логиновича показалась в воротах и одновременно грянул пушечный выстрел, и отец и сын дружно рассмеялись; гость был явно смущен и растерян таким оборотом событий и сам смеялся вместе с ними.

— Здравия желаю, ваше императорское высочество! — шутливо вытянувшись в струнку и пытаясь изобразить на лице величайшее почтение, говорил Ларион Матвеевич. — Артиллеристы вас встречают пушечной пальбой, а вот мы, пионеры, оплошали — ни почетного караула, ни барабанного боя «Честь», ни выноса знамени.

Иван Логинович шутливо хмурил густые брови.

— Пусть будет для нас примером Луций Квинкций Цинциннатус, муж скромный и доблестный, — патриций и сенатор, ходивший за плугом, — а не цесари, купающиеся в славе и утопающие в лести.

Обнявшись и расцеловавшись, братья и Миша прошли в дом. В столовой зале, когда они вошли туда, ждал их только один человек — Аким Прохорович.

Он стоял у накрытого стола в новом сюртуке, в парике, в белых нитяных перчатках. На груди старика сияла серебряная гангутская медаль, кою надевал он лишь в особо торжественных случаях.

Стол был накрыт не так, как обычно: постлана была парадная красная скатерть, выставлен праздничный фаянсовый сервиз и в центре стола благоухал осыпанный ранней зеленью молочный поросенок, покрытый золотистой, хрусткой корочкой.

Первым подошел к столу Ларион Матвеевич. Следом за хозяином неспешно и чинно проследовали к своим местам гость, домочадцы и обитатели дома.

Аким торжественно отодвинул стул хозяина, стоявший во главе стола, и Ларион Матвеевич строго оглядел всех собравшихся. По правую руку от него находился гость его — Иван Логинович, по левую — старший сын Миша. Стоял отец семейства, стояли и все его домочадцы.