Вольдемар Балязин - За полвека до Бородина

На крестины августейшего младенца ехали всей семьей: бабушка, отец, дети. Знали, конечно, что возле купели встать не посчастливится, но увидеть церемонию надеялись.

Пока детей одевали в самые лучшие платья, пока наряжалась взволнованная помолодевшая бабушка, а батюшка надевал парадный мундир, во дворе в большую карету закладывали шестерик лошадей.

Наконец лошади были готовы и все семейство собрано. Батюшка вышел во двор последним — в белом шарфе, в треуголке с плюмажем, в высоких сверкающих ботфортах.

Быстро доехали они до Летнего дворца, в домовой церкви которого имела быть церемония крещения.

У дворца и во всех улицах, к нему идущих, стояли сотни карет, и Ларион Матвеевич, взяв бабушку и детей, стал пробираться между экипажами, кучерами, лакеями, на ходу раскланиваясь со знакомыми, не переставая дивиться великому скоплению сановного люда.

Подойдя, наконец, ко дворцу, был он остановлен караулом лейб–гвардии Преображенского полка. Высокий майор, увидев выводок Голенищевых, затряс головою и, выставив вперед руки, будто дирижер перед оркестром, умоляюще пробасил:

— Никак не могу, господин капитан, ну никак. Видите, что творится? — И майор повел руками в стороны.

— Как?! — воскликнул Ларион Матвеевич. — Столбового дворянина не изволите пустить во дворец?

— Вас с сей почтенною дамою пущу, но более — никого!

Тут возмутилась бабушка.

— Да разве я детей одних оставлю в этаком Вавилоне?! — закричала она.

— Воля ваша, мадам, — ответствовал майор, — но более двух человек из фамилии пускать во дворец не велено.

Ларион Матвеевич решительно взял за руку Мишу и, повернувшись к бабушке, сказал:

— Ну стало быть, не судьба всем нам быть на сих крестинах. Подите, маман, в карету и ждите нас.

Миша, не зная, радоваться ли ему или огорчаться, прошел с отцом двери и уже в парадных сенях поражен был великолепием бело–золотого декора на потолке и стенах, многочисленными мраморными статуями и застывшими на просторной лестнице, затканными в золото великанами–лакеями.

Они быстро прошли на второй этаж и оказались в коридоре, тесно заполненном людьми, стоящими по обеим сторонам длинного коридора. Люди то и дело поворачивали головы в сторону апартаментов императрицы, откуда должны были вынести младенца, негромко и оживленно переговариваясь.

Вдруг все зашевелились, загудели и, уже не отрываясь, стали глядеть на большую, белую с золотом дверь в конце коридора.

Знатоки дворцовой жизни вещали вполголоса:

— Церковь протапливают пятые сутки.

— Крестить будет сам отец Феодор.

— Кто это? — шепотом просил Миша у отца.

— Духовник государыни, ее отец–исповедник протопресвитер Федор Дубянский, — ответил Ларион Матвеевич тоже шепотом.

— А крестною матерью будет сама государыня, — продолжали жужжать знатоки.

— А их римские величества? — допытывались любопытные, слышавшие о предложении Елизаветы Петровны графу Эстергази.

— Марию Терезию и супруга ее Франца будет представлять государыня.

— Идут, идут! — пронеслось по толпе, и все зашевелились, пытаясь получше разглядеть августейшую фамилию.

Кто перед тем стоял на цыпочках, постарался приподняться еще выше, кто вытягивал шею, вытянул еще сильнее, кто протискивался вперед, стал проталкиваться еще энергичнее. На лицах почти всех появилось жадное любопытство, сродни тому, когда сильно голодный человек глядит на обильную и вкусную пищу, ему недоступную, или же скряга с затаенным дыханием зрит недостижимые и оттого еще более желанные сокровища.

Впереди шла государыня. Она и в этой церемонии не уступила первого места своей невестке — главной виновнице нынешнего торжестве (как тут же все заметили, молодой матери и вообще–то не было на крестинах).

Миша увидел высокую красивую женщину, о внешности которой один из ее знаменитых современников — Андрей Тимофеевич Болотов — написал следующее: «Роста она была нарочито высокого и стан имела пропорциональный, вид благородный и величественный; лицо имела она круглое, белое и живое, прекрасные голубые глаза, маленький рот, алые губы, но несколько толстоватые длани, а руки прекрасные».

Следом за нею шел затканный в золото великан — камер–лакей. Он нес казавшийся совсем небольшим сверток, в коем и находился главный герои сегодняшнего дня — цесаревич–наследник российского престола, его императорское высочество, великий князь, коего через считанные минуты должны были наречь Павлом Петровичем.

Лакей шел будто по воздуху, но видно было, чего ему стоило это легкое, политесное, почти балетное движение: губы его были сжаты в нитку, глаза остекленели, уставясь под ноги, могучие плечи ушли вперед, будто нес он не небольшой пакет из бархата и меха, а пятипудовую хрустальную вазу, к тому же еще и доверху наполненную живою водой, коей и капли пролить было никак нельзя.

А затем Миша увидел и отца новорожденного — племянника императрицы Петра Федоровича. Великий князь был среднего росту, нескладен и некрасив. Имел он желтое лицо, одутловатые щеки, водянистые глаза. И тут же Миша услышал, как возле него стали говорить одно и то же:

— А где же великая княгиня?

— Где Екатерина Алексеевна?

— Что с нею?

И неуверенные ответы знатоков дворцовых интриг и сплетен:

— После родов Екатерина Алексеевна слаба, недужна и потому нет здесь ее.

Миша впервые увидел августейшую фамилию всю сразу, да и по отдельности столь близко не доводилось лицезреть ему никого из них — случалось встречать лишь выезды, когда пронесется мимо карета либо поезд карет с кавалькадою всадников впереди и позади. И все. Мелькнет в окне кареты неясный профиль — и как не было ее величества или же его высочества.

А нынче прошли они друг за другом неспешно и чинно в двух от него шагах.

Он испытал сразу несколько чувств: огромное любопытство, перешедшее в восторг и почти сразу же сменившееся разочарованием. Августейшее семейство было зауряд обыкновенным, и даже более того — Петр Федорович и до среднего, обыкновенного офицера не дотягивал, гляделся не более как капралом…

Об «императрикс Елисавет», как именовала себя сама она, учиняя подпись свою под государственными бумагами, об ордене святой Екатерины и о великом князе Петре Федоровиче, будущем императоре Петре III.

«Императрикс» в эту пору шел сорок пятый год, и ее приятная внешность молодой красавицы стоила многочасовых усилий дюжине парикмахеров, массажистов, лекарей, гримеров и парфюмеров.

Она была единственной дожившей до такого возраста из восьми детей Петра I, рожденных ему Екатериной, и, наверное, поэтому желавшей наверстать все, чего не получили ее рано умершие сестры и братья.