Вольдемар Балязин - За полвека до Бородина

Однако же Ганнибал об этих их планах проведал и, не дожидаясь нападения, сам оное совершил.

Он быстро двинулся в Италию, перешел Альпы и поразил гордых римлян в сражениях на реках Тицина и Требия, а вслед за сим разбил их в баталии. На берегу Тразименского озера тогда погибла почти вся армия римская и военачальник ее — консул Фламиний.

Вот тогда–то и встал во главе оставшихся войск Фабий. Он понял, что с малыми силами ему не сдержать Ганнибала, и стал от решительных баталий уклоняться, но множеством мелких стычек и нападений вражескую армию ослаблять, а лаче того — не давать ей возможности получать с родины своей никакой помощи, ни резервами, ни оружием, ни провиантом, всеми сими способами совокупно, истощая армию Ганнибала и подводя ее медленно, но неуклонно к погибели.

Он и совершал так, как задумал, уводя армию неприятеля в глубь Италии и изматывая ее, но народ был такою его тактикою недоволен, за то и прозвал его Кунктатором — Медлителем.

Фабий был смещен, а на его место поставлен сторонник решительного сражения — консул Теренций Варрон.

2 августа 216 года армия Варрона остановилась при деревне Канны — уже много далее Рима — и приготовилась к генеральному сражению.

Римлян было 80 тысяч, карфагенян — 50. Несмотря на то, было войско Варрона окружено и почти все перебито.

Никогда еще дотоле не бывало столь полной победы, как при Каннах.

Вот тогда–то и вспомнили о Ф. абии и признали мудрость его, в осторожности заключающуюся, ибо продолжай он отступать, то и не было бы сей прежестокой конфузии и судьба Рима не повисла бы на волоске тончайшем.

Кадеты, выслушав Мишу, все же не признали Фабия героем. По ним, лучше было проиграть баталию, но выказать себя героем, нежели позорно пятиться и убегать от противника.

Миша же стоял на своем, утверждая, что «конец — делу венец», а конец был венцом для римлян, и они увенчали лаврами победителя именно Фабия, а Ганнибал в конце концов испил горечь поражения.

И хотя разошлись они, так и не убедив друг друга, но спор этот навсегда запомнился Мише. А кроме того, он понял, что не всегда правы те, кто составляет большинство, и еще одно понял: нужно идти своим путем, если твердо веришь в его правильность.

переносящее нас на двадцать лет вперед во Францию.

В 1779 году в Отенском коллеже одноименного старинного городка появился десятилетний мальчик — маленький, злой, с оливковым цветом лица и дурным французским выговором. Он пробыл в коллеже несколько месяцев и из–за того, что бедняк–отец не смог содержать его, был переведен в другое учебное заведение — Бриеннскую военную школу уже на казенный кошт.

Так в том же, 1779 году в Бриенне начал свою военную жизнь кадет–корсиканец — Наполеон Буона–парте, привезенный во Францию с итальянского острова Корсика, который всего лишь за один год до рождения мальчика отошел к Франции.

Печальный, нелюдимый мальчик сразу же обнаружил склонность к истории и географии, слаб был в немецком и латыни и поражал и кадетов и преподавателей блестящими математическими способностями.

То же самое демонстрировал он и в Парижской военной школе, где ему довелось учиться с 1784‑го по 1785 год и где математику преподавал знаменитый Монж, а астрономию — не менее знаменитый Лаплас.

Биографы Наполеона Бонапарта потом единодушно отмечали, что уже в раннем детстве и совершенно отчетливо в школьные годы обнаружилась его замечательная способность быстро ориентироваться в сложных вопросах, раньше других находить верное решение запутанной математической задачи и в особенности его удивительная память.

Один из немногочисленных товарищей юности Бонапарта, его однокашник по военной школе в Бриенне, писал впоследствии: «В годы отрочества и юности его главной, можно сказать единственной, всепожирающей страстью было чтение. Еще в Бриеннском училище… лишь только раздавался звонок на перерыв, он бежал в библиотеку, где с жадностью читал книги по истории, в особенности Полибия и Плутарха. Затем к ним добавились Платон, Цицерон, Корнелий Непот, Тит Ливии, Тацит, Светоний».

Однако справедливо было бы заметить, что Наполеон не только усваивал героический эпос Древней Греции и Рима, но и осмысливал уроки истории, особенно истории военной.

Из Парижской военной школы он был выпущен младшим лейтенантом артиллерии. В ту пору было ему шестнадцать лет. Однако познания его в артиллерии уже в это время были более чем неординарными. «Здесь, — как отмечал академик А. 3. Манфред, — и пространные заметки, извлеченные из мемуара маркиза де Вольера, предлагавшего создать единую артиллерию пяти калибров, и обширная рукопись «Принципы артиллерии», и тетрадь с записями по истории артиллерии, и «Записка о способе расположения пушек при бомбометании» с математическими расчетами».

Бонапарт был единственным младшим лейтенантом в гарнизоне бургундского городка Оксонн, назначенным членом специальной комиссии по выяснению лучших способов бомбометания, которая была создана в местной артиллерийской школе. И еще одна биографическая деталь: в 1791 году он преподавал математику своему младшему брату Луи, не имея средств нанять для него учителя.

Таким образом, и Наполеон и Кутузов были артиллеристами по образованию и математиками по природной склонности.

Разумеется, не только это сближало их. Они оба были людьми одной эпохи, хотя и со значительной разницей — Кутузов был старше Наполеона на четверть века, — и это давало каждому из них свои преимущества: Кутузову — большой опыт, Наполеону — силу и агрессивность молодости.

Было, конечно, и немало различий, объясняемых происхождением, воспитанием, природным характером, темпераментом, да и просто индивидуальными человеческими отличиями.

Бонапарту, например, плохо давались языки, и, даже став императором французов, он допускал ошибки во французском языке — и грамматические, и даже смысловые. (Родным его языком, как мы уже знаем, был итальянский.)

Кутузов великолепно владел немецким, французским и польским и, кроме того, знал еще четыре языка: шведский, турецкий, английский и латынь, в которых он с удовольствием совершенствовался всю свою жизнь. Что же касается русского языка, то и здесь Кутузов был бесподобен.

Вот что писал о Кутузове–ораторе, о Кутузове–златоусте близко знавший его дежурный генерал Сергей Иванович Маевский: «Природа и навык одарили его прекрасным языком, который восходил до высокого красноречия. В нем были счастливые обороты в мыслях и словах; и притом он умел сохранять всегда чудную прелесть лаконизма и игривость от шуточного до величественного. Можно сказать, что Кутузов не говорил, но играл языком: это был другой Моцарт или Россини, обвораживавший слух разговорным своим смычком. Но при всем творческом его даре, он уподоблялся импровизатору; и тогда только был как будто вдохновен, когда попадал на мысль, или когда потрясаем был страстью, нуждою или дипломатическою уверткою. Никто лучше его не умел одного заставить говорить, а другого — чувствовать, и никто тоньше его не был в ласкательстве и проведении того, кого обмануть или обворожить принял он намерение».