Ольга Гурьян - Колумб

Колумб встал.

Диего прибежал запыхавшись, принёс заступ, зашептал:

— Я долго бегал? Меня мама поймала, я едва удрал. Ты боялся один?

— Нет, я не боялся. Разве ты долго бегал? Я не заметил.

Колумб стал рыть яму. Он устал, сказал:

— Может быть, довольно?

Но Диего попросил:

— Вырой поглубже, чтобы собаки не разрыли. Он так далеко плыл, этот человек.

Потом они вынули его из лодки.

Колумб поднял его, опустил в яму. Диего расплакался и, стыдясь своих слёз, сказал:

— Он так далеко плыл…

В лодке лежала пустая бутыль, сделанная из какого–то растения и украшенная тонким синим узором, циновка, обгрызенная и изжёванная по краям, как будто ею пытались утолить голод, и лук из неведомого дерева. Стрел не было ни одной. Бутыль и лук положили в могилу, прикрыли тело циновкой и засыпали землёй. Потом Колумб взял сына за руку, и они пошли домой.

— Никаких сомнений у меня больше нет. Я бы хоть сейчас уехал, — сказал Колумб.

— Я бы тоже хоть сейчас уехал, — подтвердил Диего.

Когда они подходили к дому, они увидели в бухте корабль, которого утром ещё не было. Экипаж как раз высаживался на берег. Колумб подошёл к капитану и узнал, что корабль направляется в Лиссабон, подымает якорь перед рассветом и согласен за плату взять пассажира.

До поздней ночи Колумб молил Корреа дать ему возможность уехать. Он говорил о лодке, выброшенной на западное побережье, и о корабле, причалившем в бухте на востоке. Он говорил о том, что бессмысленно тратить ему на острове лучшие свои годы, меж тем как его ждут великие дела и богатство и слава. Корреа несколько раз пытался встать и уйти, но Колумб хватал его за руки и снова говорил. Тогда Корреа уселся удобней и замолчал. Колумб всё продолжал умолять. Вдруг он услышал тихий размеренный храп: Корреа заснул. Тогда Колумб пошёл к Фелипе.

Сквозь открытое окно долетела к нему песня подгулявшего матроса, в потёмках пытавшегося найти дорогу на корабль.

Отражается в кружке с вином

Молодой месяц.

Кому утонуть суждено,

Того не повесят.

Колумб счёл песню за хорошее предзнаменование и осторожно разбудил Фелипу.

— Фелипа, — сказал он негромко.

— Нет! — закричала она и, ещё не проснувшись, с закрытыми глазами, резким движением села в кровати.

Он понял: что бы он ей ни сказал, какие убедительные ни нашёл бы слова, в ответ на всё закричит она: «Нет!» и сделает обратное тому, что он попросит. Тогда он сказал:

— Фелипа, я решил навсегда остаться на острове.

— Да неужто? — крикнула она. — Я так и знала. Бездельник! Ничтожество! Понравилась тебе лёгкая жизнь на чужих хлебах!

Она так громко кричала, что он испуганно подумал: «Весь дом проснётся от этого крика». И он сказал:

— Фелипа, говори, пожалуйста, немного погромче. Кажется, мне надуло в ухо, я что–то плохо слышу.

Она сейчас же понизила голос и зашептала:

— Нет, никогда тебе не уехать с этого острова! Ты нарочно говорил о западном пути, чтобы обмануть меня.

— Знаешь, Фелипа, я теперь думаю, что западного пути нет.

— Нет, есть! — зашептала она с ожесточением. — Ведь плавают же люди на юг и на север. Почему же нельзя поплыть на запад, раз там есть море, которое поддерживает на себе корабли? Ты попросту трусишь.

— Видишь ли, — сказал он, — я думаю, Корреа будет приятно, если я останусь на острове. Он не хочет отпускать меня, потому что боится, как бы я не открыл западный путь и не стал адмиралом. А тогда ты будешь адмиральшей. А он хочет, чтобы ты жила в служанках у его жены. И я решил сделать ему приятное.

— Нет, — зашептала она, — ты струсил. Сейчас же уезжай, сию минуту, не дожидаясь рассвета!

— Никуда я не поеду. У меня нет денег.

Тогда она соскочила босыми ногами с постели, стала на колени перед своим сундучком, и оттуда фонтаном полетели её девичьи платья, засохшие яблоки, вышитые золотом стоптанные туфли, связка свечей… Она всё глубже зарывалась в сундучок и наконец выхватила обрывок светло–голубого шёлка, в который было завязано несколько золотых монет, дешёвое колечко и серьги.

Фелипа поднялась и швырнула свёрток Колумбу.

— Подбери твои деньги и спрячь их, — сказал он. — Они мне не нужны.

— Нет, возьми, возьми, бездельник, трус! Возьми и уезжай сейчас же, — злобно шептала она и толкала его к двери.

— Тогда проводи меня хотя бы, — попросил он. — Как же я уеду и никто меня даже не проводит?

— Незачем тебе провожатые, — ответила она. — Ты хочешь, чтобы Корреа услышал, что ты уезжаешь, и не пустил тебя? Уходи, закрой дверь; да старайся поменьше шуметь.

Она тотчас скользнула под одеяло и повернулась спиной, а Колумб вышел на цыпочках и плотно прикрыл дверь. Но едва только очутился он за порогом, как быстро и бесшумно бросился в свою комнатушку, схватил спящего там Диего, плотно закутал его плащом и выбежал из дому. Диего, почувствовав привычное прикосновение, даже не проснулся и тихо лежал на руках отца.

На корабль они поспели вовремя. Капитан сунул скромное вознаграждение в кошелёк, привязанный к поясу, и повёл Колумба в каюту на корме.

— У тебя нет циновки? — спросил он при этом. — Тебе будет жёстко спать.

Какой–то матрос в обмен на колечко Фелипы отдал свою циновку. Колумб отыскал на грязном, заплёванном полу местечко почище, расстелил циновку и уложил Диего. Сам он прикурнул рядом. Ему хотелось дождаться момента отплытия, быть уверенным, что никто не хватился Диего и никто уже их не вернёт. Но, замученный волнениями дня и ночи, он почти тотчас заснул и сквозь сон слышал рокот якорной цепи, слова, команды и топот многих ног.

Диего проснулся первым и с удивлением увидел себя в маленькой и очень низкой комнатке. По всему полу на циновках валялись люди и спали, прижимая к себе узелки и корзины. Воздух был спёртый, и пахло нехорошо.

Диего выскользнул из рук отца, тихонько пробрался к двери и приоткрыл её. Яркий луч света ударил ему в глаза, и вокруг он увидел море, а перед собой огромный вогнутый парус.

Радостно изумлённый, Диего понял, что он на корабле, что ночь он провёл в каютке, а каютка эта вроде голубятни на корме, и вниз ведёт лесенка. Держась руками, спустился он вниз по ступенькам, а они качались и уходили у него из–под ног, но он всё–таки справился с лесенкой и очутился внизу.

Было ещё очень рано, и все спали. Только у руля — гребного штурвала — стоял матрос, а другой стоял рядом и, перегнувшись через борт, что–то рассматривал в воде. Диего, качаясь и широко расставляя ноги, чтобы нечаянно не упасть, добрался до них и спросил, куда направляется корабль. Рулевой ответил:

— В Лиссабон.

А другой матрос всё стоял, внимательно глядя на воду.