Елена Съянова - Гнездо орла

После прибытия автобуса граждане Хадамара видят дым, поднимающийся из трубы, и с болью в душе думают о несчастных жертвах, в особенности когда до них доходит отвратительный запах.

В результате того, что здесь происходит, дети, поссорившись, говорят: „Ты сумасшедший, тебя отправят в печь в Хадамар“».

А таким был ответ Гиммлера, посланный им партийному судье Буху:

«…Если эти мероприятия становятся столь публичными, как явствует из вышеизложенного, значит, в их проведении допускаются ошибки».

Лей вернулся в приемный кабинет. Он отсутствовал двадцать минут. Фрау Штольманн он сказал следующее:

— Прошу прощения, срочные дела. Но я обдумал ваш случай. Видимо, произошла ошибка. Я говорю только о вашем ребенке. Каждый случай нужно рассматривать отдельно. Медицинские работники, увозившие вашего мальчика, обязаны были разъяснить вам гуманную цель государства облегчить родителям уход за инвалидами. В случае же вашего твердого решения взять все проблемы по уходу на свою семью они должны были предложить вам написать соответствующее заявление, подтверждающее это решение. Вы писали такое заявление?

— Я писала… Я хотела объяснить, что мы сами…

— В таком случае, вам не о чем… волноваться, фрау Штольманн. В этом случае вашего сына забрали… на профилактический осмотр. Сегодня или завтра его вам вернут. Вот телефон моего секретаря. Если завтра у вас возникнут вопросы, позвоните.

Лей встал. Она тоже вскочила. Ее лицо все светилось надеждой. Если бы не разделявший их дубовый стол, она бы к ногам его бросилась. Но рейхсляйтер, кивнув, снова сел и взял какую-то бумагу. Она вышла на цыпочках, боясь помешать ему…

Приступы заикания рейхсляйтер все же преодолел и говорил с фрау, споткнувшись лишь два раза. Самочувствие между тем продолжало ухудшаться. Прием он закончил по плану. Первое выступление тоже прошло более или менее благополучно. Однако во время второго Лей порой с трудом понимал, что говорит. Язык работал по привычке, сам по себе, отдельно от остального организма.

Закончив говорить, он спросил сопровождавших его секретарей, что осталось у него на сегодня. Оказалось, до визита в министерство — еще открытие школы «Эстетики и Ремесла» и Детского театра на Линден.

— Быстро достаньте мне аспирина, побольше, — велел Лей.

Открытие школы (конечно, его имени) — это с утра собранные дети, нервное ожидание родителей, толпа районного начальства, живые цветы… Из-за жара, должно быть, он вдруг пожалел именно цветы. Он вообще не любил срезанных цветов: они его чем-то беспокоили. А детский театр — еще сложней. Настоящий, со специально выстроенным репертуаром для малышей от трех лет до подростков шестнадцати. Сколько нервов ему стоило не подпустить к этому делу геббельсовских «интеллектуалов»! Сам рейхсминистр до сих пор еще не успокоился и продолжает источать яд. Хотя и догадался, конечно, отчего Лей так стойко «держит оборону». Впервые в серьезном деле приняла живейшее участие Маргарита: составляла репертуар, писала инсценировки, знакомилась с актерами… Геббельса пригласили на торжественное открытие, и сейчас Лей вспомнил об этом с большим облегчением: можно будет хотя бы помолчать.

— Шеф, давайте я вас подменю, — решительно предложил Рудольф Шмеер. — Вам нужно ехать домой.

— А ты откуда здесь? — удивился Лей.

— Мне звонил Ширах. Сказал, что вы… — он запнулся, — не в форме и лучше в школу вам… — Он снова запнулся, не желая подставлять имперского руководителя молодежи Бальдура фон Шираха, который, также собираясь посетить торжественное открытие школы «Эстетики и Ремесла», пожаловался заместителю вождя ГТФ, что его шеф настолько пьян, что…

— …что для работяг это, может быть, и приемлемый стиль общения, но для детей, Руди, согласись…

— Не говори вздор! — резко оборвал его Шмеер. — Я сейчас приеду.

Он приехал и, понаблюдав Лея, решительно предложил ему ехать домой.

— Ты-то хотя бы веришь, что я не пил? — пробормотал Лей с полным ртом таблеток аспирина. Свита стояла тут же, в ужасе от такого варварского способа самолечения, но никто, конечно, и пикнуть не посмел.

— Вы больны совсем, — печально отвечал Рудольф.

— Да, болен и не пойму чем. Ладно, в школу отправляйся сам. А чтобы ничего не отменили — пусть будет имени фон Шираха. Так и объявишь. Будет ему сюрприз. Только «фон» не забудь.

Шмеер улыбнулся. Вождь Трудового Фронта сделался уже настолько популярен в рейхе, что добавить популярности ему могла теперь лишь скромность.

Через полчаса Рудольф Шмеер (недаром помимо прочих должностей он занимал также пост руководителя имперских съездов) произнес эффектную речь, в конце объявив, что школе присваивается имя Бальдура Шираха, а пока тот приходил в себя от удивления, рассказал аудитории о том, как маленький Бальдур любил литературу и театр, как он участвовал в домашних спектаклях, сочинял стихи и проч. и проч.

В это время мокрый, как мышь, Лей сидел на залитой софитами сцене и вместе с переполненным залом слушал Геббельса, произносившего речь. Пригоршня аспирина сделала свое дело — жар резко спал, упало и давление; в голове сделалось настолько невесомо, что все мысли словно впервые рождались. Одна такая «новорожденная» сообщила ему о том, что вдохновенно болтающий Йозеф Геббельс и тупо безмолвствующий Роберт Лей, в сущности, самые большие здесь неудачники, потому что славное любопытное дело проходит мимо них, не увлекая как остальных, не позволяя расслабиться… А что же увлекает, что заставляет «расслабиться» до потери здравого смысла? Он вспомнил, как смотрела на него Маргарита, там, в горной гостинице, когда он рассвирепел из-за какой-то интриги Геринга. Вторая мысль у него родилась как вопрос: а что хорошего приносит реализованное честолюбие? Если и приносит, то этому малому хорошему все равно не пробиться сквозь заросли плотских желаний, вечного нетерпения, злости, иронии над собой, жажды власти…

Власть! Власти у него теперь, как у алкоголика, сидящего перед винным морем… Выпей море, старина Бобби, выпей море!

Сколько таких морей, и перед каждым свой «алкоголик»… и пьет, пьет… Геринг, тот вообще скоро лопнет.

Он невольно усмехнулся и — о, ужас! — вслед за ним постепенно улыбнулся весь зал. Геббельс, в эту минуту говоривший о патриотизме, этой плавно растекающейся улыбки не понял, но тоже улыбнулся. Настроение у Йозефа было превосходным: Лида, его любовь, ждала в уютном особнячке на окраине Берлина, и он стремился к ней всею душой.

Для открытия театра был подготовлен спектакль по сказкам Ганса Христиана Андерсена (инициатива и инсценировка Маргариты), и Лей некоторое время смотрел его вместе с залом, пока свита ни начала топтаться вокруг и покашливать, мешая всем. Из министерства экономики позвонил свирепеющий Геринг и сказал Лею, чтобы заканчивал свои «культпоходы» и ехал немедленно.