Елена Съянова - Гнездо орла

Одно согревало ему душу — Лида. Нет, ни за что он не отдаст ее им на растерзанье — нежную, понимающую его, как никто, терпеливую… — как бы ни старались и ни злоумышляли его враги!

12 сентября был днем речей: вожди говорили с открытых площадок, и теперь не только стены Зала Конгрессов, но и весь старинный Нюрнберг вздрагивал от взрывов энтузиазма многотысячных толп.

Такие взрывы происходили в разных местах, где выступали сам фюрер, Геббельс, фон Ширах и Лей. Один американский журналист [28] Майкл Симптон, «Нью-Йорк Таймс». провел даже исследование «у кого громче орут». Он пришел к выводу, что почти одинаково, но разными голосами: в толпах Лея рявкали и гудели, партийцы Геббельса вопили — звонко и длинно, визжали молодые поросята Шираха.

Эта звуковая гамма и наполняла в тот день город, а впереди ждала еще гамма цветовая: готовились факельное шествие, игра прожекторов, всевозможные пиротехнические и прочие эффекты.

На этом фоне личная жизнь вождей своего напряжения не теряла ни на минуту. Накануне вечером Геринг принял извинения Юлиуса Штрайхера, в присутствии двух десятков человек. Затем и Мартин Борман, попросив слова, извинился перед товарищами по партии за то, что, измученный делами, «перепутал фланги».

Оба извинения ничего не изменили: Геринг не простил; рейхсляйтеры остались униженными.

Еще одна неприятность досталась Герингу от Роберта Лея. Уже ночью Лей в прямом смысле втащил ее в комнату Германа в отеле «Дойчер гоф» и бухнул у порога.

— Вот, — сказал он, ткнув пальцем в здоровенный почтовый мешок. — Здесь только те, что пришли на съезд на мое имя! В Берлине и Мюнхене у меня еще по десятку таких же мешков. Что мне с ними делать?

Геринг хотел сказать грубость, но сдержался. «Демонстрация» Лея хотя бы не была рассчитана на публику — Герман это оценил. Он знал, что в этих письмах. Бурные жалобы партийцев на его, Геринга, отчуждение, зазнайство, роскошный образ жизни и проч. приходили и к Гессу, и Рудольф уже заметил ему, что следовало бы почаще бывать в массах. Но Гесс сделал это мягко; Лей же не собирался церемониться.

— Чего ты от меня хочешь? — прямо спросил Геринг.

Этот невинный вопрос отчего-то так разозлил Лея, что он пнул мешок ногой.

— Завтра я должен на это отвечать. Завтра!!! У меня «рабочая пресс-конференция»! Изобретение Мефистофеля в лице господина Геббельса! Вот иди туда и сам объясняйся!

— Что ты на меня кидаешься?! — тоже разозлился Геринг. — Если ты устал, то иди спать. Завтра… придумаешь… формулировки. В первый раз, что ли?!

— Если не в первый, то в последний, Герман. — Лей глубоко вдохнул и выдохнул воздух. — Это я тебе обещаю.

— И ты, Брут?! — бросил ему вслед Геринг.

Герман, конечно, любил роскошь: красивые машины, удобную мебель, дорогие удовольствия… Любил и посмеяться от души, и одарить гостеприимством, дружелюбностью, хлебосольством. Но и послы, принцы, прочие вельможные иностранцы любили все это. И где они бы это нашли?! У аскета Гесса?! У нищего Геббельса?! Или у этого «демократа» с его оппозиционеркой Маргаритой?!

Тринадцатого речи продолжались; снова прогремел парад: два с половиной часа шел Трудовой Фронт — мрачноватое и грозное зрелище. На пролетарский монолит красиво набегали волны из мальчиков и девочек в хорошо сшитой униформе «Гитлерюгенда»; демонстрировали приемы рукопашного боя восемнадцатилетние воспитанники из школ «Адольфа Гитлера», будущая партийная и государственная элита; танцевали семнадцатилетние девушки из подразделения «Верность и красота», которое, по замыслу Шираха, должно было вырастить из каждой идеальную немецкую женщину — супругу и мать. Эти девушки привлекали особое внимание. Первый набор 37-го года производил сам эстет и вождь «Гитлерюгенда», женатый на прелестной дочери «создателя исторических образов» Генриха Гофмана. Фон Ширах знал толк в женской привлекательности.

Все происходящее было красиво и завораживало. Многие из зрителей с ног сбились, бегая с одного места в другое, боясь что-нибудь пропустить, особенно журналисты. Именно они первыми подметили равнодушие на трибунах и в ложах вождей: уже к концу третьего дня съезда у тех поскучнели лица. Вожди, по-видимому, устали.

Утром четырнадцатого, у фюрера собрались за завтраком Гесс, Геринг, Геббельс, Лей, Борман, Франк, Гиммлер, Штрайхер, адмирал Редер, Ширах, Розенберг, Шмеер, Фрич, Гофман, Функ, Юнити Митфорд, руководитель пресс-службы и самый популярный радиокомментатор рейха Ганс Фриче, судья Бух и врач Феликс Керстен, следивший за самочувствием вождей.

У Керстена с каждым часом прибавлялось работы, и он поделился своими проблемами с Гессом. «Программа съезда такова, — сказал он, — что своими средствами я уже не справляюсь».

За завтраком Гитлер предложил коллегам несколько «перераспределить энергию» и, в частности, взять на себя сегодняшние мероприятия Роберта Лея.

Первым предложил свои услуги Гесс (чем и выдал себя). За ним с готовностью вызвались Штрайхер, Франк и Розенберг. Геринг отказался: у него все было расписано по минутам. Ширах и Шмеер промолчали, считая себя неравноценной заменой. Таким образом выходило, что если четверо возьмут на себя по два выступления, то останется еще четыре.

— Можно объединить митинг у церкви девы Марии с конференцией автокорпуса и его смотром, — подсказал Борман. — На студенческом фестивале выступит Эссер, а от партии… я мог бы сказать несколько слов.

Над столом раздался звук, как если бы два десятка человек хором произнесли про себя: «О-о-о!»

— Отлично, Мартин! — одобрил фюрер.

Лей слушал все это довольно мрачно, пытаясь сообразить, за что его отстраняют. Правда, Керстен вчера предупредил его, что если еще день он проведет так же, как предыдущие, то или уснет на трибуне, или с нее свалится.

— А я-то что должен делать? — наконец спросил он.

— А вы сегодня отдохнете, Роберт, просто поспите, — улыбнулся ему Гитлер. — Итак, что там еще осталось? Может быть, вы, Йозеф?

Геббельс тяжело поднял от полной тарелки воспаленные, с распухшими веками глаза. Вот уж такого он никак не ожидал! Мало того, что сам фюрер восходит раз на полчаса, как солнышко в декабре, Гесс с таинственным видом заседает в кабинетах, Ширах играется с девчонками, Франк и Розенберг умничают в зальчиках на триста мест, а Геринг не вылезает из ресторанов, и всю настоящую идеологическую работу, весь поток партийной воли тянут, толкают вперед он, Геббельс, да Юлиус Штрайхер… Так вот еще, значит, как это воспринимается фюрером! Выходит, что Лей, которого сутками носит по каким-то «рабочим сходкам», всего лишь переутомился, о нем нужно проявить отеческую заботу, как раз в духе нынешнего партийного представления, тогда как им, Йозефом, полезно заткнуть очередную дыру?!