Элиза Ожешко - Миртала

— И наша бессмертная слава!

— И сладость очей ваших, которые в святые дни могут видом этих богатств наслаждаться досыта!..

— Хорошо сказал, Педанус! Хорошо сказал, Пуденс! Здоровья и вечной жизни кесарю, который позволяет нам глядеть на это!

Педанус разразился смехом, от которого, казалось, задрожали мощные подмостки.

— Так почему же вы, стадо баранов, и нам тоже здоровья и вечной жизни не желаете? Ведь это нашим потом и нашей кровью слава на радость вам куплена. Чем же, по-вашему, они завоеваны, если не нашим мужеством? Чем, если не нашими руками и мечами, к ногам вашим брошены азиатские варвары?

Собрание огласилось восторженными криками. Все головы согласно закивали, все глаза, минуту назад еще яростные, с уважением и любовью обратились к монументальным фигурам сотников. Сильвий протиснулся к Педанусу и по-приятельски ласково потянул того за ухо.

Вентурий достал из складок платья флакон и окропил волосы одного из солдат; женщина, которая еще несколько минут назад сокрушалась об окровавленном ухе сына, подъяла пламенный взор и обнажила ряд белоснежных зубов.

— Я больше на вас не сержусь за то, что вы очистили повозку моего мужа от овощей и фруктов… — говорила она. — Когда будете проезжать за городом, зайдите в дом садовника Тация. Жена его, Бальбия, угостит вас отменным сыром и виноградом из собственного сада…

— И в благодарность за убийство сынов всех народов мира с удовольствием позволит вам рас-кровавить второе ухо своего сына! — во всеуслышание заметил стройный человек в плаще с капюшоном.

Но на этот раз никто не обратил внимания на его слова. В толпе зашикали:

— Молчать! Тишина! Сотник говорит!

Действительно, говорил Педанус. Широко размахивая сильными руками, он постоянно показывал на настилы, уставленные трофеями, которые были привезены из Иудеи, спрашивал о чем-то, что-то стал рассказывать. Сквозь затихавший говор толпы, словно оборванные рычания, доносились его слова:

— Если вы думаете, что это были веселые танцы, вы — стадо ослов. Говорю вам, что они защищались, как разъяренные львы… Они ломали и поджигали наши тараны и стенобитные орудия. Из трехсот машин на нас летели камни, а из бойниц сыпался дождь стрел, обернутых горящей паклей… на нас лили кипящую воду и масло… Все это они делали и даже больше… нападали на нас днем и ночью… не давали ни минуты передышки и безопасного сна… А, вот еще! Если бы вы их только видели!.. Вы бы тогда отлили столько же изваяний, сколько было римских солдат в этой схватке с разъяренными быками и леопардами… Иоханан Гисхальский — это не человек. Говорю я вам, он вовсе не человек вроде вас или нас, ну, то есть не такой, как я или Пуденс… Я собственными глазами видел, как из его головы вылетали языки пламени и переходили на головы его солдат… Говорю вам, это был колдун… Как-то раз они налетели на нас с Масличной горы, словно пена Лернейской гидры, даже Фульмината [42] XII Молниеносный легион (Фульмината) — римский легион, сформированный Юлием Цезарем в 58 г. до н. э. В 66 г. явился к Иерусалиму по приказу прокуратора Иудеи Гессия Флора, однако, увидев превышающие силы противника и слабость легиона, легат Сирии Гай Цестий Галл приказал легиону отступить. На обратном пути легион был разбит одним из предводителей восстания зелотов, однако это поражение встряхнуло легион, и оставшуюся часть войны он воевал выше всяких похвал. , даже он, этот самый стойкий из четырех легионов Тита, Фульмината, в которой сражались сотники Педанус и Пуденс, не смог выстоять… неколебимым строем, но легион все же отступил, и, если бы не Тит, услышав божественный голос которого мы переставали слышать самих себя… может быть, вы теперь не таращились бы на иудейские трофеи и не слушали бы, разинув рот, слова Педануса… Проклятое племя! Сколько раз ни вспомню о том кошмарном дне, который на мгновение затмил славу Фульминаты, столько раз руки чешутся броситься на этих врагов кесаря и Рима.

Так говорил Педанус, а гнев и суровость, все явственнее проступавшие на его в общем добродушном толстом лице, быстро, как по волшебству, передавались слушавшей его толпе.

— Проклятое племя! — вновь послышался тот голос, что недавно с иронией обещал съесть с голодухи изумруд из иудейского трона и одеть жену свою, Клелию, в жемчужный грот. — Проклятое племя! Так и хочется в отместку за Фульминату вырвать зубами хоть клочок из него!

Было видно, как даже самых скептически настроенных охватил энтузиазм. Те, кто стоял поближе к Педанусу, смеялись. По лицу сотника можно было угадать, что тот рассказывает нечто веселое. Все стали прислушиваться. Если бы в толпе нашелся хоть кто-нибудь не столь занятый рассказом сотника, он легко заметил бы, как лицо стройного человека в капюшоне покрылось румянцем, а в темных глазах заблестели слезы.

— Говорю же вам, — продолжал Педанус, — что сами боги, увидев это, попадали бы со смеху!.. А было дело так. Тит обратился к нам… священный трепет охватил наши тела и души… Фульмината летит навстречу им… Вихрь и тот никогда не был быстрее… Конница против конницы, мы врезаемся в них, сталкиваемся лицом к лицу, грудь в грудь, меч к мечу… Грохот, гул, крики, стоны, на землю падают кони, человеческие тела — мы не слышим ничего… Нас оглушает давешний стыд… коней и лица врагов, их мечи, стоящие за ними стены окруженного города. Небо, земля… все… красное… Говорю я вам, что в эту годину боги весь мир кровью окрасили… Не знаю, сколько голов я отсек, сколько тел пронзил, сколько ударов нанес…

Вдруг чую — самому мне край… Один из ихних насел на меня с яростью да ловкостью адской. Сто раз мой меч касался его груди, и сто раз он отбивал его и свой меч против меня обращал. Смотрю и не могу понять: муравей это или пантера? Маленький, худенький, жалкенький… (от голода исхудавший, потому что голод там, в их стенах, уже свирепствовал), до плеча мне ростом доходит, точь-в-точь муравей!.. А сильный, несмотря ни на что, а яростный да ловкий, все вокруг меня обойти норовит — словом, пантера! Эге, думаю, неужели я дам себя на съедение этому насекомому? Перебросил я меч в левую руку, а правой как схвачу его за ногу, и не успели бы вы даже «здравствуй» сказать, а я его уже с коня стащил. Легкий он был! Рука моя чувствовала, что внутри него пусто. Тут они уже начали отступать перед нашей Фульминатой, а я, иудейского противника моего за ногу держа, к Титу его на полном скаку коня понес. Несся я, а пленником моим, словно писец тростниковым стилом, все еще его за ногу держа, в воздухе вертел. Если бы кто посмотрел, рассмеялся бы, но зато над силой руки Педануса никто с той поры никогда не засмеется…

Слушатели смеялись не над силой руки Педануса — эту силу и так было видно, — а над представленным им образом иудейского противника, которым римский сотник, держа его за ногу, в воздухе вертел, словно писец тростинкой…