Виктор Точинов - Молитва Каина

Женская часть семейства в четыре глаза с изумлением уставилась на новоиспеченного помещика-трехтысячника, пытаясь понять, что прозвучало: непонятная и не смешная шутка? Или же так впервые проявило себя начинающееся расстройство разума?

– Не зыркайте… Место так кличут чухонцы – и бо лотце, и что окрест: Кикерейскино. При государыне Ан не Ивановне так же и рогатку повелели назвать: Кике рейскинская застава. Ну-ка, Машута, выговори-ка, ты у нас девица книжная, с понятием…

Она попыталась. С первого разу не получилось.

– Вот-вот. – Папенька довольно улыбнулся. – Нижние чины язык ломали, докладывая… А ошибется – зуботычина. Порядок в те года понимали… не забалу ешь…

За разговором они медленно двигались к шлагбауму, никуда не спеша. Почти дошли, когда папенька сказал:

– Никак флаг подымать затеялись… Неужто госуда рыня проезжает?

Над фронтоном каменного здания тянулся к небесам флагшток. И к его веревке действительно крепили полотнище. Но от намечавшегося зрелища подъема флага Боровиных отвлек скандал, разгоравшийся неподалеку. Вернее, новая стадия скандала…

Зачинщиком выступал давешний чиновник, прикативший на бричке. Папенька, понимавший в караульной службе, оказался полностью прав: никто для чиновника шлагбаум поднимать не собирался, невзирая на срочную казенную надобность, к коей апеллировал владелец брички.

Но сейчас дело зашло далеко – Машенька повернулась на голоса, зазвучавшие громче прежнего, и увидела: солдат в синем мундире держал в руках ружье с примкнутым штыком, и не просто держал – приложил к плечу, направил ствол прямо в голову чиновника. Целился, но пока пытался урезонить словесно. Тот медленно, шажок за шажком, надвигался на солдата.

– Да он пьян, видать! – возмутилась при виде такого зрелища госпожа Боровина. – Мало что в живых людей метится, так еще в человека благородного, начальственного…

– В своем праве солдат, – произнес папенька незнакомым, очень холодным тоном. – В караул заступил – тут тебе ни генерал, ни сенатор не указ, и ежели шагнут за черту запретную, стреляй, или на штык прими. А не выстрелишь, пропустишь, – сквозь строй, под тыщу шпицрутенов. Раньше так бывало, а ныне не знаю, что за оплошку на посту полагается. Но не чарка с печатным пряником, верно вам говорю.

Солдат закричал уже в голос:

– Не доводи до греха, вашбродь! Застрелю!

Чиновник сделал еще шажок.

– Сейчас убьет, – сказал папенька спокойно, с каким-то даже холодным удовлетворением.

– Машуня, отвернись! – немедленно скомандовала маменька. – Не гляди!

Она бы и отвернулась, но оцепенела, не могла оторвать взор от двух людей и от железной палки между ними, готовой плюнуть огнем и смертью. Она никогда не видела, как убивают. Даже как сами умирают, в своей постели, не видела.

Маменька обхватила ее за плечи, с силой развернула. И в тот же миг Машенька позабыла и про солдата, и про его ружье, и про чиновника, играющегося со смертью…

Она увидела флаг – тот заполз на самую вершину флагштока и как раз сейчас развернулся от порыва ветра.

Флаг был черный. С красным госпитальным крестом посередине.

Она прочитала достаточно книг, чтобы сразу понять, что флаг означает.

– Чума, – сказала Маша мертвым голосом.

– Как есть чумовой, – согласился папенька, безот рывно наблюдавший за солдатом и чиновником и ничего не понявший. – Ну точно свинца ведь откушает…

Но маменька смотрела в ту же сторону, что дочь…

– Чума-а-а!!! – вскрикнула она тонко и пронзительно.

После ее крика над Средней Рогаткой повисла гробовая тишина, сменившая негромкий людской ропот, так что слышно стало, как стрекочут кобылки на лугу.

Затем тишину разорвал выстрел, грянувший со стороны шлагбаума.

Ни полкового, ни ротного знамени у драгун с собой не имелось, но он сразу опознал и шитье на мундирах, и эполеты, плетеные из желтого и синего гаруса.

Вологодский драгунский полк… Хуже придумать трудно. Ну разве что расквартировать на Средней Рогатке отряд турецких спахов.

Он предпочел бы иметь дело с кем угодно еще… С ландмилицкими кавалеристами нового набора, недавно севшими в седло. Или даже с регулярами, к войне привычными, однако к войне правильной …

Но вологодские драгуны…

Эти способны на все. И ждать от них можно всего… Как от бродячего пса, встреченного в военное лихолетье на пепелище: тот может завилять хвостом и лизнуть руку, а может и в глотку вцепиться, ежели успел поживиться неприбранными трупами, отведать человечины…

Причина в том, что Вологодский полк недавно побывал в Польше, на Правобережье: был переведен туда с Сибирской линии аккурат к Уманским событиям.

В Польше в те дни все резали всех, проявляя небывалую для просвещенного столетия жестокость. Поляки, оставшиеся верными королевской власти, воевали с поляками Барской конфедерации; конфедераты, отбиваясь от коронных войск, не щадили заодно всех иноверцев-диссидентов [2] В Польше XVIII века термин «диссиденты» имел не политический, но исключительно религиозный смысл. (для католиков иноверцев, разумеется).

Иноверцы не оставались в долгу, платили католикам той же кровавой монетой, но, логике вопреки, меж собой диссидентов общая напасть не сплотила: православные русские не щадили панов и ксендзов, но не только их – русским, державшимся греко-католической веры, тоже пришлось хлебнуть лиха от соплеменников.

Разумеется, не остались в стороне от кровавого безумства и жиды, от века страдающие при любых польских усобицах, – вот и ныне их истребляли все, кому злосчастные потомки Авраамовы подворачивались под горячую руку, до плеча замаранную в крови…

А еще терзали польскую землю набеги крымской конницы. И янычарам не сиделось спокойно в Балте и Аккермане. И наемники, собранные в Польшу генералом-авантюристом Дюмурье со всей Европы, отрабатывали саблями и штыками полученное золото французского короля.

Все, кто мог, столпились у ложа агонизирующей Речи Посполитой – урвать свой кус от живого еще, кровоточащего тела.

И драгуны-вологодцы с головой, по самую маковку, окунулись в тот кипящий котел, что представляло собой злополучное, в муках умирающее королевство – некогда грозный супостат России, ныне вызывающий лишь презрение, не злорадное даже, но жалостливое…

Драгуны исполняли волю императрицы. Наводили порядок. Пытались утихомирить кровавый шторм, бушевавший у рубежей империи. Пытались вернуть королю Станиславу хоть некое подобие былой власти, а его разноплеменным подданным – хоть некое подобие былой мирной и безопасной жизни.

Но с обезумевшими от человечины псами ласка не помогает. С обезумевшими от крови людьми тоже. Не сразу, но вологодцы научились-таки не просто отвечать выстрелом на выстрел, и ударом на удар, – но рубить и стрелять первыми… Потому что права на ответный выстрел враг порой не давал, и вырезанные на постоях команды могли бы то подтвердить – те немногие из солдат, кто чудом уцелел.