Виктор Точинов - Молитва Каина

Приблудился к ним мортус откуда-то поблизости, с рассветом появлялся, по темну уходил, где ночи коротал, непонятно, да никто и не доискивался, все только рады были, что не с ними ночует.

Сегодня утром их компания, и без того уж невеликая, вовсе сократилась – канцелярист Ванюшин на службу не пришел, он тоже ночевал на стороне, постойничал в деревушке по соседству. И то сказать, начальник, хоть и малый, и запойный.

Альфредычи жили тут же – выгородили трудами инвалидов клеть в другом бараке, с того его конца, где крышу настелить успели… Как восемь вечера по их часам исполнится, – они туда, и ни ногой наружу. Хоть пожар случись, хоть потоп, хоть мертвецы восстань из ямы с известью, – до утра ни ногой. Такой уж у немчуры порядок. Ну да гошпитальным людям только вольготнее с того жилось… Не тем, понятно, кто в бараке на нарах.

Что с Ванюшиным стряслось, они не знали. Может, занемог, может, тоже в бега наладился. Но ключи от железного ящика как-то очутились у Аверьяныча. Видать, канцелярист их тут прятал, а подфелшар подглядел. Сказал, что канцелярскую работу покамест сам справит, грамоту ведает…

Названый Иван решил, что пора уходить, засиделся. Хватит судьбу дразнить. За дни, тут проведенные, он разузнал кой-што у инвалидов, да и Егорка покойный повидал жизни, пока был жив, и по пьянке наболтал интересного…

К северным скитам, как оказалось, попасть можно и Питербурх миновав, и купчин Глазьевых не тревожа… И ноги не надо бить, версты мерить. На берег канала Минихова добраться нужно, не так уж далеко он, и барку подождать северную, онежскую, – они видом и от здешних, и от волжских отличны. На тех барках люди плавают правильные: и припрячут, и довезут, и дальнейший путь обскажут… Не просто так, вестимо, слово надо знать петушиное. Егорка слово знал и перед смертью поведал, хоть и покочевряжился поначалу.

Деньжат он от Егорки унаследовал, ему они по справедливости нужнее. И нож утерянный возместил, даже два раздобыл, но оба не сильно нравились. Увесистый, с тяжелым обушком, нож-косарь хорош был рубить, а к прочему пригоден мало. Глотку по беде еще вскроет, а вот приколоть кого коротким ударом не сгодится… Он взял для такого дела ножик лекарский, с узким тонким лезвием подходящей длины: сталь была добрая, а ручка дурная, железная и гладкая, от крови склизкой станет – не удержать. Он поправил беду, смазав ручку рыбим клеем и обмотав бечевкой плотно, виток к витку. Пока послужит, а после и что получше судьба пошлет.

Дело оставалось за пашпортом. А тут как раз случилась не то отлучка, не то пропажа канцеляриста, и ключи оказались у подфелшара. Названый Иван решил, судьба шлет знак: не мешкай, засиделся.

Он все же выждал до вечера, до ухода немцев к себе, те иногда заглядывали в железный ящик. Аверьяныч, понятно, к тому времени накушался прилично. Но без него не обойтись, грамоте названый Иван был не учен.

Он понадеялся, что пить подфелшар умеет, и даже руки спьяну так не трясутся, как утрами, авось и с пером совладает… Захочет ли до срока пашпорт заполнять, обещанный по окончании службы? Уговорю, решил он, не впервой, и не таких уговаривал…

Уговаривать не пришлось, у Аверьяныча случилось нынче с водки настроение благодушное и игривое, а бывало и по-иному.

– Пашпорт, казак? Справим… Два надо, два справим… Хоть во все тебя запишу, для запасу… Разлей пока…

Подфелшар поскрежетал ключом в скважине, потом другим в другой, вынул чистые пашпорта с печатями, их было там немного, с десяток. Названый Иван бросил быстрый взгляд внутрь ящика, денег не увидал – бумаги с именами-званиями больных, да книга, свиной кожей обшитая, что братья-медикусы с собой таскают, да еще бумаги, непонятные…

– Кем впишешься, казак? Надумал имя-то? Ну думай, а пока выпьем…

Выпили, Аверьяныч громко икнул и предложил:

– Хошь, Коппелем впишу, надворным советником? Во фрунт все на заставах станут… Мне ж не жаль для человека хорошего… Хошь генералом нарисую, хошь самим императором Петром Федорычем… Не желаешь ли?

Он на пьяную подфелшарскую болтовню внимания не обращал, всурьез раздумывая, кем вписаться. Надоели чужие имена, ох и надоели, словно каждый раз кусок мертвечины к живому телу пришивал…

Надумав, он сказал имя, и отчество, и фамилию.

– По званию кем станешь?

– Казак станицы Есауловской.

А как еще… Ни крестьянином, ни мастеровым не прикинуться, и стати не те, и ухватка…

– Не хошь быть генералом… тебе видней…

Подфелшар обмакнул перо и начал писать, но дело у него не заладилось. То в фамилии ошибется, – чего, дескать, длинную такую выбрал, казак, возьми попроще… То приметы напишет неправильные, а то и вовсе чернилом лист зальет.

Смятые испорченные пашпорта летели в печурку и занимались там на углях: близилась осень, ночи стояли холодные, приходилось подтапливать. У названого Ивана сердце кровью обливалось от такой подфелшарской нерачительности, порою новому пашпорту цена – жизнь человеческая…

Когда чистых пашпортов оставалось лишь три, Аверьяныч наконец довел работу до конца без помарок.

– Панкратов, Емельян, Иванов сын… Ну, наливай, Емеля, крещенье не обмыть великий грех.

– Погодь, приметы зачитай, а опосля обмоем…

Приметы оказались правильными – и пашпорт Ивана Белоконя свернулся на углях в трубочку, почернел и перестал быть. И названый Иван перестал быть Иваном.

Он потянулся к новому пашпорту, но Аверьяныч прикрыл рукой.

– Погодь, погодь, Емелюшка… Не первый день тыживешь и ведаешь: за спасибо такие дела не делают…Поделиться придется по справедливости, чем у больных-то в бараке подразжился… Делись, Емельян, делись…

Гирька была загодя обмотана тряпкою, чтоб кровь в околодке не лить, следов не оставлять, – пускай потом беглого Аверьяныча тоже ищут, на других меньше сил потратят.

Из-за тряпицы удар вышел послабже, пришлось добавить.

– Не понимаешь ты справедливости, – сказал Емельян, сматывая снурок.

Путь подфелшару по любому лежал в яму, Егорке в компанию. Иначе с пашпортом Емельяна Панкратова долго по воле не погуляешь. Три чистых пашпорта он тоже прибрал, чего им пропадать.

Пристроив Аверьяныча в яму, он долго смотрел вниз, разглядывая все в лунном свете, хотя в прошлый раз постарался поскорей уйти и не дышать вонью, а больше и не бывал.

Неправильная была яма… Он трупы не считал, что мортус из барака забирал, но и в первый раз показалось, что пустовата могила, мертвых мало… Думал тогда, что помнилось. Но сейчас наверное видит: недостача немаленькая…

И он все понял.

Так вот чем Фридрих с Генрихом в клети своей занимаются, от народа честного спрятавшись… Слыхал, слыхал он, что для немца-дохтура нет слаще соблазна, чем православное тело осквернить, на куски порезать да требуху выпустить…