Виктор Точинов - Молитва Каина

А тут-то им раздолье… Никто за мортусом не следит, к яме не суется, вот он и ложит умерших в сторонке, а потом к немчуре сплавляет потихоньку.

Может, и сослали-то их сюда, проведав о таких забавах? Или своей волей пошли, этаким мертвячьим изобилием приманенные?

Он призадумался. И решил, что оставлять немчуру за спиной опасно. В лицо они его знают, без башлыка видели, а что по-русски не разумеют, так Аверьяныч не последним толмачом на свете был.

Окошки в жилье Альфредычей имелись, но задернуты были плотно, внутрь не подглядеть. Но там они, куда им деться.

Дверь ломать не пришлось, вместо засова на нее приладили железный крюк, и Емельян поддел его косарем, просунув в щель. Вошел тихонько в маленькие вроде как сени, занавесками выгороженные, сторожко глянул в щелку…

Мертвецов, порезанных в куски, тут не было. Зато увидел кровать, и не пустую, и понял, что Фридрих или Генрих привел гулящую, а то и вдовушку с деревни, и надо срочно придумать справедливую причину для нее, ибо…

Тут его чуть не стошнило. Потому что он обозрился, и ни гулящей, ни вдовушки не оказалось, одни Альфредычи, и даже смотреть, чем они занимались, было срамно и мерзостно…

Он убил их, не приближаясь, подлинше размотав снурок. Убил с омерзением, словно давил сапогами болотных гадов, склизких и зловонных. И к яме не потащил, даже не приблизился к мертвым голым телам.

Он остался один на весь гошпиталь, если сбросить со счету умиравших в бараке… Но одного из них сбрасывать не следовало. Ихбродя, принятого невзначай за императора. Тот, по расчетам Емельяна, должен был отойти уж дня три как, да все не отходил… Живуч, как кошка, оказался. А вдруг на поправку двинет?

Ему ль, Емельяну, не знать, что такое случается… В барак он заглядывал давненько, и надо проверить: если отмучался, то можно уходить, а если нет… Тогда помочь надо, страдания облегчить.

Он отпер и отворил дверь барака, приготовил лекарский ножик…

И тут случилось нежданное. Околодок примыкал к бараку на дальнем конце от двери, а барак был длинный. И оттуда, от околодку, долетел звук копыт. Он присмотрелся, но луна, как на грех, сейчас задвинулась за тучку. Послышался стук в дверь и знакомый громкий голос:

– Эй, кто-нибудь! Отк'ыть немедленно! Госуда'ственное дело!

Рохмиср… Принесла ж нелегкая… Ни разу носу не казал, а тут… Но один, без драгун, – значит, не арестовывать приехал…

– Здесь я, вашбродь, иду… – подал он голос.

И в самом деле подошел, оставив дверь открытой и пряча лекарский нож за спиною. Рохмиср стоял, держа в поводу коня, только…

Только оказался вовсе не рохмисром! Луна вернулась на небо, и ошибки быть не могло: лицо без тряпки и не опознать, но голос тот же, ни с кем не спутаешь, а мундир чужой, фельегерский… Чудеса.

– Санита'?

– Точно так, вашбродь.

– Волков, Николай Ильич, коллежский асессо', – помнишь такого?

– Что ж не помнить…

– Жив ли? Или…

Не забрать ли он того решил, часом? Нет, так не гоже…

– Сегодня ахсесор помрет, вскорости, – пообещал Емельян. – Да тока ты первее…

И ткнул лекарским ножиком в сердце, прежде чем рохмиср, ряженый в фельегеря, успел удивиться.

– И-и-э-э-э… – сказал рохмиср и упал мертвым.

Да что ж за ночь выдалась, а? Не уйти спокойно и мирно… Кто еще пожалует? Может, надворный Коппель прикатит?

Чуть позже он понял, что серчал зря. Ряженый рохмиср заявился не просто так, а с подарками. Да еще с какими!

Все, что Емельян, тогда звавшийся Иваном, не смог забрать у лжецаря – рохмиср сам сюда доставил в полной сохранности. На теле его, под мундиром, нашелся и пояс с казной, и та самая сумка кожаная, что на запястье лжецаря висела… А в тючке небольшом приседельном – среди прочего и панцырь свернутый, и пистоли царские, чуть Ивана-Емельяна на тот свет не определившие… И нож в ножнах, узкий, длинный… Справный нож, теперь лекарскую безделку и выкинуть можно.

Ужель в бега собрался рохмиср? Ему-то с чего?

Осмотрел добычу в околодке, пристроив коня к коновязи, а рохмисра оставив, где лежал. Первым делом глянул, на месте ли царские бумаги. Здесь… Остальное, бывшее в сумке, он осмотрел без интереса. Письмецо, что ихбродь Волков писал в бричке, два пашпорта, две подорожных, еще несколько листков, непонятных… Видать, рохмиср и свои бумаги сюда подложил. Да ни к чему они, в печку надо бы отправить… Вот царские, с орлами, – иное дело. Пригодятся… Для чего, он и сам пока в точности не знал, но пригодятся.

Емельян постоял мгновение с ненужными бумагами в руке. Он не догадывался, даже заподозрить не мог, что держит сейчас нити жизней многих людей, живущих далеко и понятия не имеющих о существовании беглого казака.

Но он держал, и монета судьбы тех людей зависла в воздухе.

Он открыл дверцу у печки.

Монета начала падать орлом.

Он махнул пачечкой бумаг раз и другой, сдувая золу. Ни единой красной точки не заметил, все угли догорели. Он не стал возиться с новым огнем, кинул бумаги на стол. Пусть их, все равно к нему касательства не имеют…

Монета упала решкой. И нитям многих судеб суждено было оборваться.

Он сложил все обратно в тючок, лишь панцырь решил надеть сразу, и надел. Пришелся впору, фигурой с ихбродем они были схожи. И хорош – легкий, прочный, не жмет, не трет… Немцы делали, не иначе.

(Емельян ошибся – панцырь сработали во Флоренции. Или не ошибся, тамошних насельников он равно счел бы немцами…)

Он решил носить обновку всегда, не снимая. Поди угадай, когда та потребуется… Рохмиср вот снял, или же промедлил надеть, – и теперь лежит, остывает. Ихбродь Волков в энтом деле лучше понимал.

Выйдя с околодку, он сбился с ноги, как запнувшись. Конь был на месте. Рохмиср исчез.

Оклемался?!

Уполз?!

Емельян всматривался в темноту и ничего не видел, редкие тучки ползли по небу, то и дело закрывая луну, и сейчас как раз закрыли.

Он имел верную руку и не мог промахнуться мимо сердца… После такого удара никто не оклемается.

Наконец просветлело, он вновь зашарил взглядом по сторонам, и увидел фигуру, которую нигде и ни с кем не мог перепутать.

Мортус… Подцепил рохмистра крюком и тащит. Да только не к яме погребальной и не к немцам для надругательства, да и не грешили тем Фридрих с Генрихом, они себе другую забаву придумали… Мортус не пойми зачем тащил тело в сторону болота. Так что же, он и других туда наладил? Зачем?

Он припустил следом, решив, что надо закончить дело. Он оставил бы урода жить, пусть на ярмарках честной народ веселит. Но тот сам выбрал судьбу, притащившись в неурочный час и увидев мертвого рохмисра. Ляжет с остальными, и тогда работа будет окончена.

Он думал, что догонит мортуса, даже не переходя на бег. Место неровное, кочковатое и кустистое, тут мертвяка таскать тяжко, не то что от барака к яме.