Борис Тумасов - Земля незнаемая

— Скажи боярину Роману, пора!

«Пора!» — пропели трубы.

— Пора! — откликнулась Мстиславова дружина и ринулась, выдохнув единым голосом: — Тму-та-ра-кааань!

В топоте застоявшихся копыт качнулась земля. Врубились гридни. Не выдержали киевляне свежесильного удара, попятились, побежали…

О том сражении, тайно от князя Ярослава, запишет погодя Кузьма сии слова:

«…А от Листвена, положив полки многие, бежал князь Ярослав, минуя Киев, искать защиты у Новгорода. Ярл же Якун, в бесславии погубив варяжскую дружину и потеряв на поле брани своё златотканое корзно, за море уплыл и там умер, не вынеся позора…»

Ветрено… Ярко зажёгся восход.

Затихло поле. В Листвене-городке отдыхают воины от боя, и только бодрствует князь Мстислав. Кутаясь в корзно, медленно обходит поле, подолгу стоит перед убитыми, вглядывается в мёртвые лица. Вот лежат тмутороканцы, а рядом вечным сном спят Ярославовы гридни. Там, не выпустив из рук сабли, распластались касоги. Как шли клином варяги, так и смерть приняли от черниговского топора…

— Зри, князь, зри, как русич русича изводит, — раздался позади укоризненный голос.

Вздрогнул от неожиданности Мстислав, оглянулся. Узнал неизвестно как появившегося Василька, спросил:

— И ты против стоял?

— Нет, — покачал головой Василько, — не был я тут, и попусту, княже, твоё злобствование.

— Не злобствую я, — вскинул брови Мстислав. — Скорблю, глядючи, к чему доводит наша княжья котора [136] Спор, ссора. .

Вишь, — обвёл он рукой вокруг, — и я в том повинен. — И после долгого молчания сказал: — Велеть, чтоб тела их земле предали по чести.

И пошёл, скорбно потупив голову. Ветер теребил ему волосы, срывал корзно. Чувствуя, что Василько идёт за ним, Мстислав снова заговорил:

— Полонённые гридни сказывают, что Ярослав в Новгород отправился…

Василько ничего не ответил, и Мстислав продолжал:

— Хочу просить тя, чтоб ты, Василько, письмо моё свёз ему. Пускай воротится в Киев, отступится от Чернигова. Довольно раздоров, довольно губить Русскую землю. Неужели не урядимся мы? Ему Киев, мне Чернигов и Тмуторокань, где мой посадник сидит, Ян Усмошвец… Так доставишь ли письмо Ярославу?

— Повезу, князь! Немедля поеду!

…В то же лето, собравшись у Городца, переделили братья Киевскую Русь. Одному земли по правую руку от Днепра, другому по левую да ещё Тмуторокань с Белой Вежей. Сел Ярослав в Киеве, Мстислав в Чернигове…

Год 6558-й от сотворения мира, а по летосчислению 1050-й…

Укрытая снегом равнина до боли слепит глаза. Звонко заливается колоколец под дугой коренника, ярятся пристяжные, гнут шеи, хапают на ходу губами снег. Позади саней растянулись верхоконные рынды.

Накинув на ноги медвежью полость, задумчиво сидит князь Ярослав. Подобно быстрому бегу саней, незаметно промчалась жизнь. Не успел оглянуться, ан старость ухватила…

Закрыл князь глаза, забылся в воспоминаниях. Как наяву виделась ему вся жизнь.

Немногим больше десяти лет прокняжил Мстислав в Чернигове. Похоронил сына и жену, а вскорости и сам скончался…

Перед тем ходили братья сообща на ляшского короля Мечислава, сына Болеслава. В тот год от многих панских бесчинств поднялись холопы, и был мятеж в земле Польской.

«…Вставши людье, избиша епископы, и попы и бояры своя».

Ярослав с Мстиславом, повоевав Червень и Перемышль, посадили там воеводой боярина Прова, сына новгородского тысяцкого Гюряты. И наказали ему за смердами догляд вести, дабы они по подобию ляшских холопов боярам обиды не чинили.

…А князь Мстислав умер в лето 6544-е…

Вздохнул Ярослав, помял в кулаке седую бороду. Ясно, будто вчера то случилось, припомнил тот день…

Прискакал из Чернигова гонец с вестью печальной… Плакали колокола в Киеве и Чернигове, в Тмуторокани и по всей Русской земле.

Собрались киевские бояре в княжеской гриднице. Вошёл Ярослав с архиепископом Илларионом, остановился посреди, сказал громко:

— Скорбит моё сердце, бояре. Нет с нами брата моего, князя черниговского и тмутороканского.

— Храбр и честен был муж, — пророкотал Илларион и воздел руки. В единственном глазу, уцелевшем после Святополковых пыток, блеснула слеза.

— Храбр! — откликнулись хором бояре.

Прервав их, снова заговорил Ярослав:

— Не оставил князь Мстислав после себя сыновей, кому стол наследовать. Ино не дадим Северской земле пусту быть…

С того же года взял он, Ярослав, на себя всю Киевскую Русь. Крепко сел на княжение. От Переяславля и до Червеня, от Ладоги и до Тмуторокани знают его руку. Стерегут путь по морю Русскому гридни Яна Усмошвеца; стоят стеной под Угорскими горами полки воеводы Прова; на степных рубежах перекрыли конные дружины дорогу печенегам. Короли и императоры ищут с ним, Ярославом, родства. Любимую дочь Анну отдал замуж за французского короля Генриха; другую дочь, Елизавету, за короля Норвегии Гаральда; сыновья — Всеволод женился на византийской царевне, дочери императора Константина Мономаха; Изяслав — на сестре польского короля Казимира…

Окрики ездовых оторвали Ярослава от дум. Он открыл глаза, увидел издалека подпиравшие небо позлащённые шатры пятнадцатиглавого Софийского собора, резные кресты и переливчатую игру заморских стёкол.

Дивно строили её русские мастеровые по замыслу искусного зодчего Петруни-городенца. Стоит она за чертой старого Киева, на месте бывшего пустыря. Теперь здесь вольготно разросся новый город…

Возница придержал коней, осторожно свёл на лёд и снова погнал рысью. Ярослав воротился к прежней мысли…

Собор заложили в тот год, когда хан Боняк в последний раз приводил орду на Киев. Тогда Ярослав ворочался из Новгорода. Здесь под городскими стенами была жестокая сеча. До самого Дона гнали и избивали русичи печенегов…

Нет уже в живых хана Боняка.

— Погоди, — попросил Ярослав.

Возница остановил коней.

Один из рынд откинул с княжеских ног медвежью полость, помог сойти.

Ярослав долго стоял недвижимо, не спуская глаз с Киева. Верхоконные рынды застыли поодаль, молчат, не нарушают княжеские думы.

Но вот Ярослав снова сел в сани, дал знак трогаться.

Когда въехали в город, один из скакавших позади рынд опередил княжеские сани, закричал, пугая прохожих:

— Стереги-ись! — И снова голосисто: — И-ись!

Сани катились по многолюдным широким улицам, огороженным по обе стороны тыном, мимо шумного торжища, каменных боярских хором, рубленых домов киевского люда…

Ярослав встрепенулся, с любовью глядел по сторонам, и его стариковские глаза осветились радостью.

Перун гремел грозно, проклиная отступников . — Перед совершением обряда крещения происходило ниспровержение языческих идолов. Одних рассекли на части, других сожгли, а статую главного — Перуна — привязали к конскому хвосту и свергнули с горы в Днепр. Н. М. Карамзин приводит рассказ летописца о том, как идол, влекомый с горы, вопил и рыдал. Когда он плыл по реке, суеверные язычники кричали: «Выдибай», т. е. выплывай, и он действительно выплыл на берег. Место, где это произошло, назвали Выдибичи (Выдубичи), Но христиане утопили идола, привязав к нему камень (см.: Карамзин Н. М. История Государства Российского: В 12 т. Т. 1. М., 1989. С. 289).