Дмитрий Барчук - Сибирская трагедия

Дутов удивленно посмотрел на бородатого министра в пенсне и перевел многозначительный взгляд на Муромского. В колючем взгляде атамана читался немой вопрос: «А может быть, я ошибся, приехав к вам?»

Муромскому пришлось извиняться за своего министра, дескать, это частное мнение Михаила Бонифациевича, а официальная позиция Сибирского правительства – совсем иная. Чтобы окончательно успокоить Дутова, премьер тут же объявил Шаталову выговор.

– Мы склонны рассматривать Самару как гнездо эсеровщины, и если судить по прошлому опыту, ее засилье в России не обещает ничего хорошего в борьбе с большевиками. Сибиряки всегда отличались деловитостью, основательностью и взвешенностью своих решений, поэтому нам с вами более по пути, чем с самарцами.

Заключение речи оренбургского атамана зал встретил аплодисментами. И только Петушинский с Шаталовым не хлопали.

Уральцы были на распутье: за кем идти? За Омском или за Самарой? А Сибирское правительство невольно встало перед проблемой распространения своей власти за Урал. Урегулировать эти непростые вопросы Совмин поручил министру снабжения Золотову и командующему Сибирской армией генералу Гришину-Алмазову и командировал их в Екатеринбург.

Командарм сформировал целый бронепоезд, набрал большую свиту из адъютантов и роту солдат для охраны. А Золотов взял с собой только меня.

Отъезд был назначен на вечер. А весь день шли заседания. Внезапно в перерыве премьер-министр вспомнил, что в три часа дня из Тобольска приплывает на пароходе Григорий Николаевич Потанин. И не один, а с бабушкой русской революции Екатериной Константиновной Брешко-Брешковской [131]. Он попросил меня перед отъездом встретить знаменитых стариков и устроить их в гостиницу.

Пароход задерживался. Шофер начал нервничать. Ведь Муромский выделил мне машину всего на час, из которого минула уже половина. У старушки на пристани я купил красивый букет для Брешко-Брешковской и теперь нервно ходил по причалу, не зная, куда засунуть цветы. Со стороны я, видимо, производил впечатление пылкого любовника, не чаявшего скорее встретиться с дамой своего сердца. Кто бы мог подумать, что этой даме уже под восемьдесят лет и она большую часть своей жизни провела в тюрьме и ссылке!

Просвистев и выпустив из трубы последнюю струю дыма, пароход пришвартовался к берегу. Матросы затянули канаты на причальных чугунных тумбах и спустили трап. Пассажиры один за другим потянулись к выходу. Но одна парочка не тронулась с места. Они стояли в сторонке, бережно поддерживая друг дружку, словно боялись, что легкий речной ветерок может сдуть их с палубы, и терпеливо ждали, когда все пройдут. Совершенно седой и совсем заросший старик в походной шляпе и выпуклых очках и старомодно одетая старушка в шляпке с вуалью. Дедушка сибирского областничества и бабушка русской революции.

«Будет ли толк от этого союза? – подумалось мне в ту минуту. – Уж больно они старые и дряхлые. А их молодые последователи никак не могут договориться, как строить новое государство».

Наконец палуба опустела. И Брешко-Брешковская повела слепого, опирающегося на палку Потанина за собой. Трап от речных волн качало из стороны в сторону, и старички переступали по нему очень медленно, а на выходе силы совсем оставили их, и нам с водителем пришлось в буквальном смысле ловить их в воздухе.

Но Екатерине Константиновне такое обращение показалось фамильярным, и она с размаху ударила шофера веером по щеке и обозвала хамом.

Я же нес Григория Николаевича. Он оказался на удивление легким и, несмотря на свою слепоту, сразу узнал меня:

– Это вы, Пётр Афанасьевич? Как я рад, что вы не уехали за границу, остались с нами строить новую Сибирь! А как Поленька? Я слышал, что у вас родился сын. Поздравляю от всей души!

Брешко-Брешковская и слышать не хотела никаких извинений. Она была почти глухой и воспринимала только крик. Букет ей понравился, и она одарила меня жеманной старушечьей улыбкой.

– Екатерина Константиновна, это мой бывший помощник и секретарь Пётр Афанасьевич Коршунов, – прокричал ей Григорий Николаевич.

Старая революционерка окончательно успокоилась и по-товарищески пожала мою ладонь своими цепкими птичьими пальцами.

По дороге в гостиницу Потанин успел пригласить меня на свою лекцию о культе Эрлика в восточной мифологии, которую он намеревался прочесть нынче вечером в зале Общественного собрания.

Я невольно улыбнулся. Свершаются революции, меняются правительства, идет Гражданская война, а он носится со своим Эрликом. Но потом вспомнил гибель шамана Мамлыя, и улыбка исчезла с моего лица. Может быть, хоть духи помогут примирить наш народ?

Григорий Николаевич словно прочитал мои мысли и сказал:

– А вы знаете, что большевики послали на Алтай карательный отряд и разогнали тамошнюю думу?

Я отрицательно покачал головой.

– Хотели арестовать Буркина, но он скрылся. Вот какое самоопределение для национальностей они готовят. Ну как, придете ко мне на лекцию? Я нашел много новых фактов в доказательство своей гипотезы о сибирском происхождении Христа.

– С удовольствием бы прослушал вас, но нынче вечером я уезжаю в командировку в Екатеринбург.

– На фронт?

– Нет. Уже в тыл.

Но Потанин последнюю мою фразу не расслышал и стал рассказывать, как он однажды по юной глупости участвовал в боях в Семиречье, расширяя владения российской короны.

В Екатеринбург мы приехали рано утром. На вокзале нас встретил почетный казачий караул с оркестром. Сибирский главком принял рапорты от здешних командиров и пригласил их вместе с небольшой группой штатских общественных деятелей подняться к нам в вагон на короткое совещание.

Делегацию возглавлял инженер, состоящий в партии кадетов. Он-то и высказал мнение уральцев относительно будущего политического устройства своего края.

– Мы бы хотели, чтобы Урал был выделен в особую автономную область с областным правительством во главе, ведению которого бы подлежали все дела местного значения.

Золотов и Гришин-Алмазов переглянулись, но ничего не сказали.

Тогда уралец, видимо, чтобы раззадорить посланников Сибирского правительства и сделать их более сговорчивыми, вскользь обмолвился, что в Екатеринбург уже прибыли два комиссара Комуча с намерением подчинить Урал власти Самарского правительства, и нынешним вечером совещание представителей партийных и общественных организаций Екатеринбурга будет решать, кому отдать предпочтение.

Военные подали командарму автомобиль, и Гришин-Алмазов пригласил в него нас с Золотовым.

При въезде на соборную площадь Иван Иннокентьевич неожиданно поднялся во весь рост и перекрестился. Он еще в вагоне расспрашивал о Романовых. Теперь я понял, что именно.