Александр Войлошников - Пятая печать. Том 2

— …отвя-янь! Тебе и на бутылки слабО! — пищит сквозь нашу ржачку Шмука. Ржет кобылка, никто на Шмуку зла не держит. С каждым такое может случиться, а со Шмукой особенно. Вроде бы оголец, как оголец, но в кодле он на том крайнем месте, где что бы ни сделал, а все не в масть! Хотя он других не хуже. Только рассеянный. Все о чем-то думает и не в ту сторону идет… Если он с десятого этажа упадет, то, задумавшись, на луну попадет по рассеянности. Но если б не было в кодле Шмуки, стало б скучно жить. И подначивали бы кого-то другого. И по какому-то закону природы все напасти посыпались бы на него, того другого, как на крайнего. Скорее всего, крайним стал бы Мыло. Потому что татарин и по-русски говорит сгальнО. А быть может, он кокетничает и для сгала лепит «хурду-мурду», как иностранец. Так кокетничает, пока не крайний… Хорошо сказал какой-то мудрый нацмен: «Татары, берегите евреев! Не будет их — русские за вас возьмутся!» Только Штык с Кашчеем не попадут на место Шмуки. Давние кореша: на пару когти рвали из Верхотурской колонии. А я? Тоже — сам на сам. Такие одиночки — всегда козлы отпущения. Я «писатель», хотя и не ширмач и без кодлы — пустое место. Кодла мне фрайера на блюдечке подает…

В этой кодле хорошо мне. В других кодлах — обидные подначки, бесконечные разборки. А здесь — все по корешам. Это из-за Голубя. Все в кодле примерно одного возраста. Шмука — младший. Голубь на год меня постарше, а умнее в тысячу раз! Прирожденный центровой — лидер. На авторитет соображалкой работает, а не кулаками. Не гонорит, а самое трудное на себя берет. Общак держит честно — ни пенчика на себя не потратит! Такая щепетильность у него от питерских интеллигентов.

В кодле все мы одинаково дружбанЫ, хотя и разных национальностей: Кашчей — белорус, Мыло — казанский татарин, Штык — саратовский немец, Шмука, почему-то еврей, хотя из Рязани, а не из Москвы, где, говорят, половина жителей евреи, потому что другая половина еврейки. Голубь свою национальность определяет по родному городу: питерский. И каждого поправляет, кто его ленинградцем обзовет.

А я, как сибиряк, из казаков первопроходцев, не знаю, кто я: украинец, поляк, бурят, монгол, карагас, тофалар, китаец, цыган?.. Все они — мои предки. Забайкалье — такой котел, в котором с доисторических времен варятся вперемешку все лихие пришельцы из Европы и Азии, роднясь с аборигенами. Когда я в детстве спросил о своей национальности папу, он засмеялся и сказал:

— Ты — потомок Чингисхана! Взяв по жене от каждого народа, породнился он со всеми! Чингисхан — первый интернационалист!

Но собрало нас в одну кодлу не землячество, не национальность, а общий политический статус: «чес»! Породнила нас родина пятьдесят восьмой, званием ЧСИР, определением социально опасные и указом расстреливать таких, как мы, с любого возраста за любое преступление, как политических рецидивистов! Ведь по советским законам само наше рождение — тяжкое преступление, связь с врагами народа — нашими родителями!

Ночевали мы в вагоне на запасных путях. Проснулись поздно — долго вчера гуляли в старинном парке, который назван по-советски глупо ЦПКиО, что расшифровывается еще глупее Центральный парк культуры и отдыха! Именно так, а не парк культурного отдыха! Потому как у косноязычного министра культуры СССР осталась не исправленная двойка по русскому языку. Да и остальные лидеры СССР по-русски с трудом лепечут. Голубь понатуре страдает, когда слышит, как, уткнув нос в шпаргалку, безграмотно и неразборчиво гундят партчинуши!

Отдохнули мы в парке не шибко культурно, зато с пользой: провели турнир по стрельбе из рогатки. Ни одной лампочки в парке не оставили! А утром в привокзальном туалете приобщаемся к культуре, недополученной в ЦПКиО: моем уши, подстригаем и чистим ногти, причесываемся общей расческой и внимательно изучаем свои криминальные вывески в большом, мутноватом зеркале. Маленькому Шмуке достается для обозрения мордахи нижняя часть зеркала. Не подумав о последствиях, Шмука вякает:

— Засгъали могъдогляд абогъигены…

— Неча на зеркало пенять, коль мурло засранное! — обрывает Голубь Шмукину трындю и посылает его умываться еще раз под моим контролем. По отношению к нашим физиономиям Голубь невыносимый зануда, но мы понимаем: наша работа не милицейская и требует не только горячих сердец и чистых рук, но еще и чистых ушей. И обильно намыливая смуглую Шмукину мордаху, плюющуюся мыльными пузырями, я фонтанирую мудрыми мыслями:

— Рука руку моет, нога ногу чешет, а с ушами — бЯда-а! — ни помыть им друг друга, ни почесать! А Чехов сказал, что у ширмача все должно быть в ажуре: и одежда, и душа, и мысли, а уши — в первую очередь! Это западло куда заметнее, чем душа и мысли!

Когда я и Шмука присоединяемся к кодле, Голубь, взглянув на Шмуку, озабоченно спрашивает его:

— Ты чо сегодня такой бледный? Заболел?

— Это я его помыл… немножко чересчур… — объясняю я.

Коварный аркан мы за квартал стороной обходим. И всей кодлой плюем в ту сторону, где такая хренотень. Чтобы зенки нечистому заплевать. Мы материалисты и атеисты и веруем в нечистую силу на большом серьезе! Только в православной России есть такая непоколебимая вера в могущество языческой нечистой силы.

Удобно располагаемся в скверике, напротив сберкассы. Нам все видно, а нас за кустами — фиг. Для комфорта скамейку подтащили. Планчик наточкован на том, чтобы фрайера в трамвае обжать. А чтоб не потянуть от хрена уши, надо в сберкассе сазанчика пухленького накнокать и дать маяк. Суфлером в сберкассу Голубь внедряет Шмуку: он и помладше, и уши у него надраены до блеска! Ждем, ждем, а Шмуки нет. Голубь, не спуская глаз со сберкассы, мурлыкает:

Штык, Кашчей и Мыло, пристроившись на другой скамейке, азартно играют коробком из-под спичек в спортивную игру козлик. Гроней нет и играют на меченные листиком лопуха спички с условием, что каждая зеленая запалка означает полвшивика из будущего навара. Чтобы коробок прыгнул козликом, его кладут на край скамейки и подбрасывают щелчком. Если коробок падает вниз этикеткой — проиграл ставку, вверх этикеткой — сохранил ставку, на ребро встанет — столько своих ставок берешь, сколько игроков играет, а уж на торец встанет — козликом — весь банк твой! Увлеченные игрой, пацаны обмениваются фразочками, которые вместо смысла обрели эмоциональное содержание:

— Не шветит, не литщит — штавлю ишщо тщетыре жапалки! Дзе наша не пропадаша!

— Денга есть — в Казань гуляешь, денга нет — в Канаш канаешь… а нам, татарам, все равно!

— Блиндер буду — пироги-и… как штык, четыре запалки!!!

Азартно идет игра, по крупному. Я с завистью поглядываю на банк, где уже более двух десятков спичек. Но к играющим не примыкаю: что Голубю одному цинковать?