Лора Сотник - След Махно

Цетку в КГБ выпотрошили так, что она уже и не помнила, было ли что такое, чего бы она им не рассказала. С тем ее отпустили, предупредив, чтобы не болтала, не зажиралась на глазах у людей и вообще жила тихо и незаметно.

— Так я тихо… — попыталась сказать Цетка, но ее перебили с всезнающей ухмылочкой.

— Наслышаны, наслышаны, как вы «тихо». И про ваши молочные ванны, и про тачанки с музыкой и про сына…

— Да теперь уж нет… — Цетка с непритворным смирением наклонила голову.

Сразу после окончания Гражданской войны во всех населенных пунктах, зараженных махновщиной, постоянно работали уполномоченные КГБ. В Славгороде тоже они были. Фамилию последнего люди помнят — Тарасенко. Вот на их попечении и находилось те, кого не привлекали к ответственности, но кто оставался под наблюдением органов.

Так вот этот Тарасенко вроде беззлобный, никого зря не трогал, а тут как–то в 1954 году решил произвести у Цетки обыск, потрясти ее на предмет выявления махновских сокровищ. Но… репрессии репрессиями, а свои люди у махновцев везде оставались. И Цетка знала, к кому обратиться. Поэтому молчать не стала! После этого Тарасенко исчез из Славгорода, а на его место приехал другой. Но вскорости должность эту упразднили, всех преступников выпустили на свободу и Цетка вздохнула свободнее.

Симпатичная и любимая мной Бараненко Александра Федоровна, жена моего двоюродного деда, хорошо знавшая героев этого повествования и детали их жизни, начиная от Цетки и Махно и кончая детьми Ивана, и много–много с большим мастерством рассказывавшая мне о них, в 1972 году уехала из Славгорода к дочери, и получать дальнейшие достоверные сведения стало мне не от кого.

Цетку еще и поколение моих родителей называло Цеткой, а потом уж молодежь забыла об этом ее имени. Хоть и жила Цетка от нас на второй улице и видела я ее в свою школьную пору ежедневно, да и потом часто, а тайны ее по ней прочесть не могла. Только подругам своим, Александре Сергеевне и Александре Федоровне, которых, кстати, пережила, поверяла Светлана Антоновна все без утайки — в старости, после долгих десятилетий молчания, очень нуждалась она в том, чтобы изливать душу.

Была она хорошо сложенной, очень аккуратной, чистенькой, довольно приятной старушкой, с мелкими правильными чертами лица. Белая, слишком нежная кожа ее в старости истончилась, взялась морщинами и покрылась чуть заметными пятнами коричневого цвета, как будто на нее падала тень летних деревьев. Фигурой она казалась мельче моей коренастой бабушки Александры Сергеевны и ниже высокой и статной Александры Федоровны. Со временем, возможно, потому, что жила с повинно склоненной головой, Цетка слегка сутулилась, ходила с палочкой, хотя походка была ровной и собранной. Голос имела приятный, тихий. Говорила совершенно бесстрастно и, действительно, сильно грассировала и плевалась при этом. Впрочем, зная эту особенность, вытирала рот неизменно имеющимися у нее платочками.

Не помню, чтобы кто–то относился к ней плохо, попрекал ее или поминал ей старое… Конечно, люди и последующих поколений знали, кем была Цетка в молодости, но относились к ней чуть ли не бережно, как к олицетворению местной истории, как к символу прошлых лет или как к уникальной достопримечательности. Я наблюдала заинтересованные и оживленные взгляды, бросаемые в ее сторону, на которые она умела не реагировать. Но враждебности к ней не было — так сумела она себя поставить. Или что–то еще, непонятое мной, стояло за этим…

Сказанное не относилось к моей бабушке — так и не простившей предательства подруге своего детства. Бабушка обвиняла ее в сломанной судьбе, в том, что ее дети, выросшие в чужой среде и не знавшие родного языка, по возвращении на Родину не смогли преодолеть этот барьер, вовремя получить образование и выбиться в люди. Не раз Цетка при мне винилась перед бабушкой, а та вроде бы из вежливости и прощала ее, а после этого отворачивалась и плевалась, словно прикоснулась губами к гадине.

Иногда Цетка приходила к бабушке на посиделки, долго рассказывала о своих горестях, жаловалась на несчастье с сыном. Опять бабушка вежливо выслушивала ее, угощала чаем с рафинадом, который они кололи, зажимая в руке и ударяя по нему тупой стороной ножа, но ничто не могло растопить бабушкину душу. Бабушка твердо знала, что по вине этой женщины она стала нищей, потеряла мужа и все свои богатства, нажитые честным трудом… А сама Цетка сохранила и то, что припас ей Нестор, и то, что оставил муж, тоже награбивший немало. Бабушке пришлось до глубокой старости не выпускать иглу из рук, работать и работать. А Цетка никогда не утруждалась, даже на собственном огороде ни разу не наклонилась — у нее всегда находились помощники.

Все это было правдой. Не оставь Махно свой след в судьбе бабушки, мой отец мог бы выучиться и прожить более интересную и складную жизнь, чем прожил. А значит, и я стартовала бы в свою профессию с более выгодных позиций и могла бы достичь большего, чем теперь, ибо решение задач определяют начальные и граничные условия — этот закон математики еще никто не опроверг.

Это всеобъемлющий закон… Он работает в любой причинно–следственной связи. Кто знает, не оттого ли стал горбатым ни в чем не повинный Иван, что на него через прикосновения в чистом младенчестве перешло проклятие отца — кривляющегося урода и нелюдя? И не потому ли не смогла Цетка исправить порок своего дитяти, что предала ту добрую душу, которая первой известила мир о его приходе в жизнь?

Выходит, права была моя бабушка.

Так вот, не меньше, а то и больше остальных могла рассказать о Цетке и Махно она, эта моя бабушка по отцу, Александра Сергеевна. Но живописать и вообще распространяться про это не любила по очень простой причине: от нее, жестоко от них пострадавшей, любая правда могла бы восприниматься слушателями как навет и поношение, или как злорадство. А бабушка не хотела выглядеть в таком свете. Жившая с необыкновенным достоинством, она была далека от того и другого, ей чужды были бесчестные поступки и по–бабски пустая или безответственная болтовня. Да, она оставила внукам свое жизнеописание, но изложила его в строгих и взвешенных фразах — исключительно для истории. А не в виде забавных бывальщин для беспечного времяпровождения.

А в чем было дело — об этом речь дальше.

После ухода Цетки, узнавшей о своей беременности от Нестора, у Александры Сергеевны появились тревожные предчувствия. Рассказать мужу или матери о них она не могла, потому что сама не понимала, в чем они состоят. Конечно, прежде всего подумалось о Несторе Махно. Ведь понятно же, что он — бандит и убийца и что очень опасно находиться в поле его зрения, но к себе исходящую от него опасность Александра Сергеевна не относила. Ведь они были знакомы и очень дружили ровно с тех лет, с каких себя помнили. Неужели это для него ничего не значит?