Алексей Гатапов - Тэмуджин. Книга 1

«Недаром говорят, – растроганно думал он, – каждый шаман на один год старше человека и на один год младше бога… Видно, очень большой путь у тебя впереди, старший мой сын Кокэчу».

За два года жизни среди шаманов Кокэчу сильно изменился. Он научился правильно думать, очищая свою голову от пустых и вредных мыслей, какими обычно бывают забиты головы у простых людей – отбирая и усиливая нужные. Он узнал, как можно посылать свои мысли на большие расстояния, как внушать людям радость и уверенность или, наоборот, страх и тревогу. Он научился взглядом пронзать мозг человека и животного, и теперь даже самая злая собака, встретившись с ним глазами, поджимала хвост и уступала дорогу. Он знал, что ему предстоит еще долго учиться, сделать немыслимые усилия для того, чтобы у него открылся третий глаз, и он мог видеть потусторонний мир, прошлые и будущие времена, узнавать грядущие события и уметь многое другое, что присуще настоящим шаманам.

Живя в глухой тайге, в тайных поселениях старых мудрецов и долгими ночами слушая их наставления, он учился смотреть на все происходящее среди людей другими глазами, то отстраняясь и глядя со стороны, издалека, то проникая вовнутрь, в суть вещей и расщепляя их по косточкам, по частям. Часто, голодая по три и по семь дней и ночей, он в напряженных думах закаливал и заострял свой ум, подобно тому, как молодой кузнец, старательно и упорно трудясь, выковывает себе крепчайшее стальное оружие.

По предсказаниям старых шаманов ему было известно, что семью Есугея теперь ждут тяжелые испытания, голод и смертельные угрозы. Но шаманы также сказали, что если они не погибнут в первые две зимы, то непременно поднимутся и окрепнут. О Тэмуджине было сказано, что если он победит своего сводного брата, который встанет на его пути, все другие препятствия он одолеет и уже в молодые годы станет ханом. И еще многое другое, удивительное и небывалое предрекали старшему сыну Есугея владеющие тайными знаниями.

С той летней ночи, когда самые высшие шаманы племени вызвали Тэмуджина к себе и говорили с ним, Кокэчу решил держаться за него. Из наставлений стариков он знал, что власть шамана во много раз сильнее, когда он стоит за спиной большого нойона, что насколько сильна власть этого нойона, настолько сильна и власть шамана. Поэтому Кокэчу для себя принял твердое решение помогать Тэмуджину сесть на ханский войлок, чтобы потом быть вместе с ним, рядом восседая на одном хойморе.

Оэлун выдоила трех коров и, вдруг почувствовав слабость во всем теле, подозвала Хоахчин. Та отошла от коричнево-пестрой четырехлетки со связанными задними ногами, осторожно поставила на ровное место новый берестяной подойник и торопливо засеменила к ней по истоптанной жухлой траве.

– Что с вами, Оэлун-хатун? – приблизившись, она встревоженно взглянула ей в лицо. – Вы сильно побледнели. Ну-ка, посмотрите на меня… нет, слава небожителям, это не желтая болезнь.

– Я что-то устала, – сказала Оэлун, ослабленно глядя на иссеченное морщинами темное лицо старой рабыни. – Ты сама присмотри тут за всем…

– Езжайте, езжайте, – замахала та обеими руками. – И зачем вы по утрам ездите сюда? Езжайте, полежите…

– Всю старую хурунгу перегоните в архи, – говорила Оэлун, идя к оседланной белой кобыле, пощипывающей траву неподалеку от места дойки. – И побольше наготовьте арсы. Скоро зима…

– Сделаем, все сделаем, – ворчливо говорила Хоахчин, ковыляя за ней на кривых ногах. – Не беспокойтесь ни о чем.

Не взнуздывая лошадь, Оэлун тяжело взобралась в разукрашенное, покрытое китайским лаком седло. Оправила подол халата и, напоследок оглядев полусотенное стадо грузных, отъевшихся за лето коров, под которыми сидели рабыни с подойниками и проворно выцеживали из тугих сосков пенное молоко, тронула кобылу. Вслед ей грустным, жалеющим взглядом смотрела Хоахчин, старшая над рабынями Есугея.

Красноватое утреннее солнце с трудом прогревало остывшую за ночь степь. Медленно оттаивала прибитая инеем трава, робко поднимаясь, она бледнела последней, увядающей зеленью. В дальних западных горах по вершинам заметно побелело – ночью там выпал снег.

Кобыла ее, ходко шагая по низине, с треском проломила тоненький, намерзший за ночь лед в небольшой лужице, прочавкала копытами по грязи и легко вынеслась на бугор.

На въезде в курень, перед крайними юртами встретилась жена сотника из улуса Бури Бухэ. Почтительно уступив дорогу, она остановила коня и, низко свешиваясь с седла, поклонилась. Оэлун приветливо кивнула в ответ и поймала себя на мысли: «Будут ли люди так же кланяться мне через год?».

Случайная мысль вновь навела ее на тревожные раздумья. После того, как дед Тодоен одобрил решение Тэмуджина отказать в сватовстве Даритаю, Оэлун запретила себе думать об этом: пусть будет так, как решит небо. «Лишить детей Есугея всего имущества сородичи не решатся, – убеждала она себя. – Какое-нибудь стадо оставят на прокорм, вот и ладно…» Но время от времени тяжелыми холодными тучами находили сомнения: «А вдруг?..» Не видя выхода, она возвращалась к мысли о замужестве, но сыновний запрет твердо держал ее в узде: слово старшего наследника не может быть нарушено – не сейчас, так потом вина обрушится на нее. И тогда она снова обращала свой взор к небу – боги не могут ошибиться, пусть они и решают все.

В айле ее встретила Сочигэл. Вышла из своей юрты на стук копыт, сонно прищуриваясь, оглянулась на солнце.

– Зачем только ты туда ездишь, – она коротко зевнула, зябко передернула плечами. – Все равно скоро твоих коров заберет Даритай, а что нашим детям потом достанется, то уже не мы будем решать.

Общее горе и тревога за детей, за их будущее в последнее время сблизили этих двух женщин, вышедших из разных племен и по воле случая оказавшихся в одной семье. Еще недавно они соперничали перед одним мужем, а теперь, попав в одно и то же зыбкое положение вдов в чужом для них племени, они стали держаться друг за дружку. Чаще стали посиживать вместе, уединившись за одним очагом, обсуждая свои женские заботы: чего наготовить на зиму, какой одежды не хватает детям. Раньше равнодушная к хозяйству Сочигэл теперь, будто нутром своим женским чувствуя наступление трудной поры, стала втягиваться в работу, часто бралась то за битье войлока, то за шитье рубах и штанов. Оэлун, не желая ее беспокоить раньше времени, не говорила ей о словах Тэмуджина, о его запрете на замужество, а сейчас, привязывая коня, вдруг решилась.

– Я не выйду замуж за Даритая, – сказала она, долго разглядывая крепкий узел в своих руках, только что завязанный ею.

– Не выйдешь? – удивленно спросила Сочигэл. – А за кем же мы тогда будем жить?