Марианна Федорова - Игнач Крест

Евстигней только мотал головой, и было видно, что никакими уговорами его не пронять.

Пока шел этот спор, Александра усадила около себя Марфу и стала ей объяснять, какая помощь от нее потребуется:

- Надобно нам будет с тобой, хозяюшка, сшить двенадцать белых балахонов для меня и моих сотоварищей.

- А из чего шить-то будем? - удивилась Марфа.

- Полотно у нас с собой.

- Тогда пошьем, почему не пошить, и Ксюша поможет… Только зачем это тебе, боярышня?

- Для скрытности, чтобы нас на снегу сразу видно не было. Кто мог знать, когда мы на рыбалку собирались, что враг уже под Торжком…

- Значит, правда, - тихо сказала Марфа, и яркие краски, разлитые по ее лицу, как-то сразу поблекли. - Евстигней сказывал, что его проезжий боярин предупредил, чтобы мы здесь не оставались… Значит, правда… - повторила она и с глубокой тоской взглянула на спящих детей.

Пока Александра тихо совещалась с Марфой, Трефилыч, слегка разомлевший от еды, которой Евстигней потчевал гостей, изрядно разошелся и пустился рассказывать разные истории о своем житье-бытье, о том, что он повидал на своем веку.

- Всякий человек по-своему слова произносит, - говорил он. - Вот рыбачил я как-то на Оке, да, по правде говоря, где я только не рыбачил! Так про тамошних жителей даже поговорку сложили: «У нас в Рязани грябы с глазами, - их ядят, а они глядят».

- Цто верно, то верно, - засмеялся Евстигней, - цто с них взять. На Низу акают, в Рязани якают, в Ярославле окают.

- А новгородцы цокают, - улыбнулся Иоганн. - Верно? Интересные истории твои, Игнат Трефилыч, прекрасно слушать, только нам сейчас греческий огонь делать надо, а Евстигнею для него горшки готовить.

- А где же я их обжигать буду? Горн-то под снегом…

- Ты мастер - тебе и решать.

- А какие они должны быть, горшки эти? Какой величины, какого вида?

- Круглые, с мой кулак величиной. В середине дырочка быть должна. Мы через нее огненную жидкость заливать будем, а потом наглухо заделаем.

- А сверху ушко, чтобы шнур продеть, - добавила Александра.

- Такие можно, пожалуй, и в домашней печи обжечь, как я свистульки да игрушки в ней зимой обжигаю.

- И сколько тебе на это времени понадобится? - спросила боярышня.

- А сколько их нужно?

- Наших запасов штук на двадцать хватит, - ответил рыцарь.

- Что же, к заутру готовы будут, если поможете дрова колоть да носить.

- Вот и хорошо, - обрадовалась Александра. - Тогда, Бирюк, мы успеем еще с твоими охотниками Ильину горку подготовить для полетов.

Дрова рубить вызвались Илья и Миша. Когда они надели кожухи, опоясались веревками и, заткнув за пояс топоры, выпрямились во весь свой рост, щуплый Евстигней забеспокоился:

- Смотрите, богатыри, вы мне весь березняк не переведите, а то размахается сила молодецкая, так вокруг меня голое место останется.

- Не боись. Мы твою рощу не тронем, дальше в лес пойдем.

- Ну, то-то!

Митрофан принес штуки полотна, и Александра с Марфой тут же приступили к работе: Ксюша достала из ларя тщательно завернутые в тряпицу большие ножницы, про которые знала загадку - «Что такое: два кольца, два конца, посредине гвоздик?», материю разложили на том же столе, где недавно вечеряли, и стали кроить. Остальные улеглись спать кто на лавках, кто на полу, накрывшись овчинами. Митрофан устроился так, чтобы не спускать глаз с Александры, но усталость взяла свое - ведь он не спал почти двое суток. Однако образ синеокой красавицы не оставлял его и во сне. Казалось, она стоит совсем рядом, но когда он протягивал руки, то касался не плоти, а воздуха, и это было так страшно, что Митрофан невольно вскрикивал. Услышав его стон, Марфа не забывала каждый раз перекреститься.

Из-под нависших бровей нет-нет да поглядывал на Александру Степановну своими глубоко посаженными горящими очами и Афанасий, который помогал рыцарю колдовать при колеблющемся свете лучины, смешивая разные порошки, тягучие смолы и разноцветные жидкости. Афанасия не клонило в сон - он привык к ночным бдениям в своей келье, когда он молился, пытаясь избавиться от дьявольского наваждения, но лик боярышни вновь всплывал перед ним, затмевая образы святых мучениц и самой Богородицы. Как только ни старался побороть свои мечты Афанасий, ничего не помогало.

Иоганн, в одной камизе*, в шерстяных же штанах-чулках в обтяжку, в коротких шерстяных сапожках, перевязав на русский лад кожаным ремешком свои длинные прямые волосы, чтобы не лезли в глаза, делил готовую смесь на порции.

* К а м и з а - западноевропейская нижняя одежда с рукавами, прототип современной рубахи.

Евстигней монотонно крутил босыми ногами нижний гончарный круг, а на меньшем, верхнем, одетом на один штырь с нижним, делал довольно ровные полукруглые скорлупки, которые накладывал потом одну на другую и тщательно слеплял, приделывал петлю, протыкал дырку и ставил на деревянную доску; когда они немного обветривались, смазывал какой-то темной смолой, и вездесущая Ксюша относила их сушиться около печи.

Под утро Иоганн, закончив наконец изготовление своего адского зелья, вышел во двор, умылся снегом, розовевшим в лучах восходящего солнца, и с удовольствием вернулся в жарко натопленную избу. Возле печи уже возился Евстигней, отправляя в огонь первый десяток глиняных шаров для обжига. Надев кожаную рукавицу, он устанавливал их ухватом среди пылающих головешек. Илья и Миша натаскали столько дров, что казалось, их не спалить за целую зиму, но огненное чрево печи требовало все новой и новой пищи.

- Сколько же надо времени, чтобы изготовить настоящую глиняную посуду? - спросил рыцарь.

- Смотря какая посуда, - мигая усталыми глазами, ответил Евстигней. - Бывает, и две седьмицы надобно, бывает, и одну.

- А как же ты эти шары так скоро сработал? - удивился Иоганн.

- Так ведь у каждого гончара свое вежество есть…

- Я вижу, ты в своем деле большой мастер, что же ты здесь поселился, на отшибе?

- В Новгороде своих гончаров хватает, а тут самое бойкое место на дороге, что из Торжка в Новгород ведет. Товар у меня такой, что никто без покупки не уедет… А главное - глина здесь особая, голубая.

Евстигней, осмелев от доверительного и дружелюбного тона рыцаря, сам решился спросить:

- А что за нужда тебя, боярин, из твоей отчины потянула, стала бросать по белу свету?

- Воли искал и ищу, Евстигней, воли.

- Так ведь ты и так не холоп, не смерд, - удивился гончар.

- Да, у меня даже замок родовой был, только воли не было, - вздохнул Штауфенберг. - У нас как: каждому, кто выше тебя званием, ты раб, кто ниже - тому ты господин. Так все на плечах друг у друга и стоят. Посторониться нельзя - вся храмина рухнет. Один выбор оставался - или неволя на отчине, или воля на чужбине… Мне теперь вся земля отчиной стала, особливо ваша, новгородская…