Анри Бошо - Антигона

Больных становилось все больше, число их увеличивалось с каждым днем. Если в первые дни я страдала от одиночества, то теперь стала понимать, насколько мне не хватает привычной помощи. Железная Рука каждый день отбирал больных, впускал их лишь в определенное время. Если он в чем-то сомневался — отправлял некоторых к К., чей проницательный взгляд и совершенно незамысловатые вопросы быстро выявляли притворщиков. Таким образом, ко мне приходило определенное число больных, и у меня хватало времени их осмотреть, выслушать, помочь. По вечерам Железная Рука помогал мне в приготовлении лекарств.

Я совершенно не могла поддерживать порядок, что завели мои друзья. Больных становилось все больше, они стали приходить раньше, уходить позже, ссорились и даже дрались из-за того, кого будут осматривать первым. Некоторые из них были так голодны, что вырывали овощи, посаженные Железной Рукой, таскали еду, но мне при виде такого несчастья не хватало смелости остановить их, и часто я оставалась голодной сама.

Исмена нередко приходила ко мне, мой деревянный дом все больше нуждался в присмотре — грязь, беспорядок, и она заметила это.

— Это выше твоих сил, — сказала она. — не следует все делать самой, некоторые лекарства можно заказывать на рынке, для бедных надо организовать раздачу супа и хлеба.

— На какие деньги?

— На те, которые дал тебе Этеокл.

— Я сохранила их и хочу ему вернуть, мне кажется, так будет честно.

— Глупости. Ты эти деньги заработала; раз не хочешь тратить их на себя, потрать на своих больных.

Я отдала ей деньги, и каждый день в полдень Исмена была уже у меня. Она собрала торговцев, которые приносили ей лекарства, другие — доставляли хлеб и провизию для супа, предназначенного — под ее контролем — к раздаче, и я могла заниматься только больными. Удивительно, как Исмена умеет восстановить порядок, разрешить споры, когда становится невозможным разделить суп и хлеб. Ее смех и шутки снимали напряжение, а воров и мнимых больных она добром заставляла уйти.

Когда распределение еды заканчивалось, Исмена приходила ко мне, отправляла последних больных, садилась рядом, протягивала раковину, до краев наполненную супом, который я должна была съесть при ней. Разговаривали мы мало, но между нами восстановилась давняя близость, и это было очень приятное время. Иногда, когда мне не хотелось есть, она заставляла:

— Доедай, пока есть, что есть, вечером ничего не будет: ты опять все раздала. Гемон бы очень рассердился, узнай он об этом.

— Мне кажется, он так далеко… ты думаешь, он вернется?

— Ты так думаешь, потому что слишком устаешь. Мне и двух часов тут хватает, чтобы вернуться домой без сил. А ты проводишь здесь целый день — не понимаю, как ты выдерживаешь.

Исмена поцеловала меня и ушла, но я чувствовала, несмотря на ее легкую походку и улыбающееся лицо, что она взволнована не меньше моего. Больных и голодных, которые приходят прямо с самого утра, с каждым днем становилось все больше, Этеокловы деньги быстро таяли, сам он не возвращался и дать нам, как обещал, еще денег не мог. Каждый день мне казалось, что на следующий день нечего будет есть, и тем не менее с помощью неизвестных добродетелей — кто предупредил их о наших бедствиях? — удавалось наскрести что-нибудь на обед.

Однажды вечером, когда я была одна и готовила лекарства на следующий день, передо мной появился слепец и заявил:

— Позаботься обо мне, как ты заботилась о своем отце, ты знаешь, как обходиться со слепыми. Мне сказали, что у тебя есть небольшая мастерская, где ты больше не работаешь. Сделай мне там постель — видишь, я не прошу тебя постелить мне в доме. Начинает холодать, и не годится мне в моем возрасте (да, мне столько же лет, сколько Эдипу) спать на улице в такую погоду. Я знаю почти все Эдиповы просоды, позаботься обо мне, и я их тебе исполню.

Я сразу же почувствовала, что он играет под Эдипа: роста он такого же высокого, на глазах такая же повязка, ходить он научился такими же широкими нетвердыми шагами и говорит отрывисто, но он что-то видит, он не слепой. Он притворялся, и его притворство растрогало меня, потому что из-за него мне вспомнился отцовский образ. У меня родилось такое чувство, что перед этой смесью правды и притворства я могу по-новому понять Эдипа, не только вспоминая его, но и не позволив себе утонуть в его отсутствии или в восхищении им.

Я сделала, о чем просил этот человек: устроила ему ложе в мастерской, где уже не успеваю — это правда — ничего делать, и отдала остатки хлеба.

— Ты сможешь остаться лишь на ночь, — предупредила я слепца, — потому что завтра Исмена, которая строже меня, поймет, что ты не слепой, и выгонит тебя.

— Я знаю, что Исмена выгонит меня со смехом в полдень, но Антигона снова впустит вечером. Я, как и ты, дочь моя, умею ждать. В конце концов победишь ты, и я останусь в этом месте, которое мне нравится и где я смогу стать полезным.

А теперь я спою тебе один Эдипов просод, завтра я спою еще один — для Исмены и для тех, кому вы раздаете суп.

Он затянул просод, который я много раз слышала в Эдиповом исполнении, в нем рассказывалось, каким образом Геракл, тогда еще ребенок, узнал, насколько он силен, ужаснулся своему открытию и испугался тех гигантских трудов, на которые обрекала его эта сила.

Голос у Диркоса красивый, но не такой звучный, как у Эдипа, и то, что он поет, он не придумывает каждый раз по-новому, как это делал отец, а рассказывает то, что выучил. Тем не менее даже обедненный от исполнения другим, заученный, — это все равно Эдипов просод, в который вошли и слова неизвестных аэдов, и певцов всей Греции. Никогда я с такой ясностью еще не понимала, что если Эдип нас и покинул, то его мысль, его просоды и мелодии продолжают жить среди нас.

Когда на следующий день Исмена увидела в мастерской Диркоса, она разозлилась:

— Это обманщик, уличный певец, который гнусавит на перекрестках, чтобы не умереть с голоду и найти себе какой-нибудь приют. Впрочем, К. предупреждал, чтобы ты никого не оставляла ночевать или тебе будет потом с этим уже не справиться. Когда Гемон и Этеокл вернутся — им не понравится, что я тебе позволила так выбиваться из сил. Но они будут совсем недовольны, если я разрешу наводнить твой дом и мастерскую людьми, которые используют тебя. Я сейчас же выставлю этого человека вон отсюда.

Исмена удалилась, она начала кричать, ругать Диркоса и высмеивать его, ответить ей он не мог и подчинился.

Во время раздачи супа он уже стоял за калиткой и тянул просод о встрече Эдипа со сфингой. Исмена рассердилась, но он заметил ей, что в дом он не вошел и никто не может запретить ему петь.

Исмена отошла от калитки, прерванная было раздача супа возобновилась. Но я видела, как внимательно сестра слушала, что пел Диркос.