Исаак Гольдберг - День разгорается

Сергей Иванович говорил о казарме, о начальниках, о гнете солдатской дисциплины. Он говорил о революции, которая призвана освободить народы и сделать трудящихся хозяевами жизни. О манифесте 17 октября, содержавшем пустые обещания. О войне, которая не нужна была трудовому народу и которая стоила ему многих жизней. Застывшие в глубоком внимании солдаты жадно слушали Сергея Ивановича, когда он говорил о солдате-гражданине, о том, что вот они, собравшиеся здесь, заслужили того, что-бы, наконец, отправиться по домам, а их задерживают здесь затем, чтобы их руками задушить народную свободу. Он наметил ряд требований, которые участники митинга должны предъявить начальству и за которые должны упорно и единодушно бороться. Он кончил просто, без излишних выкриков: замолчал и устало поднес руку к несуществующим очкам.

И снова в зале взорвался грохот. На этот раз грохот этот не был угрожающим. Люди хлопали в ладоши, топали ногами. Люди возбужденно и благодарно кричали:

— Правильно!.. Верно!.. Спасибо, товарищ!..

Сергей Иванович вслушивался в этот грохот, не трогаясь с места. Улыбка вспыхивала на его лице. Глаза радостно сияли. Уловив затихание шума, он поднял руку. И когда люди, поняв, что он хочет еще что-то сказать, затихли, он смеясь сообщил:

— Тут, товарищи, вначале кто-то спрашивал, какой я части. Так должен теперь сообщить вам, что я говорю здесь, как представитель политической партии. Я, товарищи, от комитета российской социал-демократической рабочей партии. И на нашем знамени написано: пролетарии всех стран, соединяйтесь!..

Новую партию прокламаций Матвей и Елена набирали и печатали с увлечением.

— Хорошо составлена! — похвалил Матвей, прочитав перед тем, как набирать, оригинал. — Узнаю стиль Старика.

— Просто и убедительно, — согласилась Елена.

Окна их квартиры были по-зимнему изукрашены белыми снежными узорами. На кухне топилась железная печка, бока которой огонь раскрашивал в прозрачно-малиновый цвет. Порою в квартире бывало очень холодно и тогда Матвей и Елена оставляли на время работу и подходили к печке погреться. У печки, у тепла они затихали и избегали глядеть друг на друга. Иногда Матвей, задумчиво поглядывая на игру огня в печке, что-нибудь вспоминал и начинал рассказывать. Елена любила эти рассказы. Она уютней устраивалась на табуретке, обхватывала руками колени и внимательно и чутко слушала. Казалось, не было конца рассказам Матвея, так много, на взгляд Елены, он знал и испытал.

И в этот день, сделав перерыв в работе и находясь еще под впечатлением удачной прокламации к солдатам, они ненадолго затихли возле печки. Матвей, усмехнувшись своим воспоминаниям, тихо проговорил:

— Солдаты... серая скотинка, как любят называть их сердобольные интеллигентики... Вот три года тому назад...

Елена встрепенулась. Она сбоку обласкала взглядом Матвея, опустила глаза.

— Три года тому назад попал я в переделку... Произошел провал организации в том городе, где я работал. Уцелели немногие и я в том числе. Надо было выбираться по добру, по здорову, пока и меня не замели. А выбираться было нелегко. Ни денег, ни паспорта подходящего у меня не было. Не было и верных людей, которые помогли бы в трудную минуту. Вообще, скверно. Стояла зимняя пора. Я мерз в плохом ватном пальто, на улицу высовываться мне из-за шпиков опасно, а тут еще и холода. На случайных ночевках хозяева испуганно выпроваживали меня утрами из своих теплых квартир. Одним словом, рассказывать об этом, Елена, пожалуй, не стоит... Не в моих настроениях и переживаниях тогдашних дело... Однажды я решил на все махнуть рукой — и на шпиков, и на холод, и на опасность, — и пойти напролом. Подсчитал свои капиталы, забрал немудрящий багаж и отправился на вокзал. По дороге на станцию меня раза два обгоняли какие-то воинские части... Один раз на перекрестке мне пришлось пропускать целую роту мимо себя. Солдаты шли злые и все их на пути раздражало. Не понравился, видно, и я им. Из рядов на мой счет стали сыпаться нелестные словечки. Я терпел, но раздражался. Какой-то остроносый солдат даже расстроил свой ряд, заглядевшись на меня и отпуская по моему адресу злые и обидные шуточки. Меня взорвало и я крикнул ему вдогонку: «Стыдно!» Парень сильнее рассмеялся и выразился еще крепче... Пришел я на вокзал, узнал, что поезд, с которым мне удобней уехать, отходит минут через сорок, протолкался к кассе, счастливо купил билет и стал дожидаться отправления... А солдаты, которых отправляли куда-то чуть ли не с тем же поездом, которого я дожидался, расположились на платформе и остроносый мой обидчик снова очутился недалеко от меня. Он заметил меня, засмеялся и подмигнул мне как знакомому... Я подумал тогда: какой ужасный народ солдаты! Как калечит людей казарма! Ведь вот парень этот до военщины наверно был тихим и скромным, а казарма сделала его нахалом и задирой... Чтобы не давать повода солдатам изощряться на мой счет, я сошел с платформы и принялся расхаживать в стороне. Издали я увидел станционного жандарма и мне стало неловко. Потом я потерял жандарма из виду, затем мелькнул недалеко от меня какой-то тип, всмотрелся в мое лицо и скрылся. Я встрепенулся. Неужели, думаю, шпик? Оглянулся, ищу местечка, куда бы можно было скрыться. Начинаю нервничать. А тут проходит вблизи кучка солдат и среди них тот, остроносый, поглядывают на меня, посмеиваются. Мечусь я, улавливаю опять подозрительного типа и совсем теряюсь... Вот бывают, Елена, такие минуты в жизни, когда не умеешь владеть собою. Утратишь на какое-то мгновенье силу воли и сдаешь... Я и сдал. Потерял всякое соображение и охоту соображать и что-нибудь предпринимать в защиту себя. Стою на самом виду, без всякого прикрытия. И снова идут кучкой солдаты и на этот раз прямо на меня. И остроносый не смеется, а, подойдя ко мне вплотную, быстро говорит: «Тебе бы, приятель, сматываться надо! Сейчас жандарм тебя пронзительно разглядывал и какой-то паршивец все в твою сторону сигал да жандарму нашептывал. Сообрази-ка». Я сразу встрепенулся. Как будто меня разбудили. И знаете, Елена, не столько предупреждение это меня привело в чувство, а вот то самое, что солдаты, которые еще минуту назад беззастенчиво потешались надо мной, вдруг неожиданно проявили такую человечность!.. Разумеется, я сделал все, чтобы не попасть в руки жандармов, и благополучно устроился в поезде... И тут мне помогли те же солдаты...

На губах у Матвея скользнула растерянная улыбка. Он вздохнул, погрузившись в свои воспоминания. Елена сжала крепче сцепленными в пальцах руками колени и тоже вздохнула. Оба одновременно услышали эти вздохи и рассмеялись.

— Нескладно я рассказал!

— О, нет! — возразила Елена.

— Дело не в этом, в сущности, пустяковом факте, — как бы оправдываясь пояснил Матвей, — а во всей тогдашней обстановке...