Исаак Гольдберг - День разгорается

— У вас только эсдековские? А партии социалистов-революционеров нет?

— Таких не распространяю! — совсем уже оправившись, гордо заявил Самсонов.

— Ну, давайте хоть какие есть... Раздав на этот раз свою партию листовок и выйдя из казармы, семинарист еще раз встретился с офицером.

— А не боитесь вы, — спросил тот, — что вас кто-нибудь из начальства взгреет? Вот хоть бы и я. Мне ведь следовало бы вас задержать и направить куда следует?

— Нет! — самоуверенно заявил Самсонов. — Не боюсь! А вас я сразу отличил: у вас сознательный вид...

Офицер расхохотался.

— Эх, вы! Сознательный!.. Слушайте, вот тут в нашем полку поручик Айвазов есть, такой щеголь, франт, так вы ему на глаза не попадайтесь! Мужчина он решительный и ни перед чем не останавливается!.. Как завидите его, уходите!..

— Не те времена! — вспыхнул Самсонов.

— Ему они всегда одинаковы... Вы мне поверьте.

Самсонов расстался с офицером, унося невысказанную благодарность к нему. Самсонов запомнил его лицо и решил, что он еще с ним встретится.

Требования стачечного военного комитета были переданы генералу Синицыну сразу же после митинга. Генерал сперва даже не захотел разговаривать с делегацией и через адъютанта передал, что с бунтовщиками у него найдутся иные слова. Делегация вернулась к солдатам и рассказала о поведении генерала. Солдаты забушевали.

— Вытряхнуть его из кабинету! Заставить слушать!..

— Чего он себе думает? Надо заставить его разговаривать!..

— Забрать винтовки и пугнуть!..

О настроениях в казармах доложили генералу. Генерал собрал совещание и немного обмяк. Решено было кой в чем уступить солдатам. На перемену настроения генерала подействовало и поведение некоторых офицеров. Они тоже устроили митинг и долго и горячо спорили о том, как им себя вести и какую позицию занять по отношению к солдатским волнениям.

На этом митинге удалось побывать Павлу.

Офицеры держались чинно и сдержанно. Какой-то военный врач, откашливаясь и запинаясь, сделал небольшой доклад о событиях и предложил офицерству высказать свое мнение. Было некоторое замешательство среди собравшихся. Никто не решался выступить первым. Сидевшие в передних рядах переглядывались и молчали. Сзади подбадривали:

— Господа, господа! Начинайте же!

Казалось, что митинг не удался. Но после небольшого замешательства из задних рядов вышел немолодой офицер. Он неуклюже поднялся на сцену, оглядел оттуда собравшихся, кашлянул.

— Господа... — начал он, но вспыхнул, словно рассердился на кого-то и поправился: — Товарищи!.. Да, именно, товарищи! Позвольте обратиться к вам с этим словом... Так сказать... Видите ли, не оратор я и не Демосфен. Но от полной души скажу, что мы в великом долгу перед нашими солдатами, которых и именуем-то нижними чинами... В величайшем долгу, товарищи! Если перечислить все то, что, так сказать, содеяно нами, офицерством, старшими, над этими солдатами, так я прямо удивляюсь, почему они в эти дни по-настоящему, так сказать, не посчитаются с нами!.. Прямо удивляюсь...

Офицеры встрепенулись и кто-то перебил оратора:

— Вы что же, советуете им это сделать?!

— Тише! — остановили нарушителя порядка. — Не мешайте человеку закончить и развить свою мысль!..

— Конечно, не мешайте мне говорить и, так сказать, не подсказывайте мне свои мысли! — раздраженно повысил голос офицер со сцены. — Вовсе я никому ничего не подсказываю. А только напоминаю всем нам, и себе в том числе, что мы обязаны помочь солдатам... Они во многом правы!..

Это выступление помогло офицерам раскачаться и горячо поспорить.

Павлу, который прислушивался внимательно ко всему, что происходило на этом собрании, временами было смешно и даже неловко за офицеров. Все-таки интеллигентные, как казалось ему, люди собрались, а порою говорят глупости, и такой простой вопрос решают долго и медленно. Первый оратор ему понравился. И когда после долгих споров и пререканий была выбрана комиссия для выработки резолюции и в комиссию эту одним из первых был назван и выбран немолодой офицер с предисловием «так сказать», Павел аплодировал вместе со всеми собравшимися.

Резолюция была выработана. Еще в этот день, прежде чем она попала в газету, Павел успел списать ее. Она была немногословная:

«Признавая, что забастовка солдат в принципе нежелательна, мы тем не менее сознаем, что брожение среди нижних чинов имеет вполне основательные причины на почве их требований об увольнении запасных домой и о реорганизации армии на началах права, свободы и человечности, возвещенных манифестом 17 октября, и считаем вполне возможным, что это брожение выльется в форму забастовки... В целях предотвращения бурного характера забастовки и для уяснения волнующих нижних чинов требований, мы считаем единственно рациональным устройство общих собраний офицеров и солдат, о необходимости каковых и считаем своим нравственным долгом поставить в известность начальство путем напечатания этой резолюции в местной газете...»

Павел внимательно прочитал резолюцию и покачал головой. Не шибко-то размахнулись господа офицеры!

Не так отнеслось к резолюции начальство. Генерал Синицын пошел на уступки. Но солдаты не удовлетворились ими. А в этот же день подоспели вызванные генералом из соседнего городка части и были арестованы председатель солдатского митинга, несколько членов стачечного комитета и офицер, тот самый, который на офицерском собрании говорил о вине офицеров пред нижними чинами.

Генерал Синицын, получив донесение, что аресты совершились благополучно, самодовольно заметил:

— Ну, вот!.. Я им покажу!..

Дружины самообороны не были распущены. У них был небольшой отдых, небольшой перерыв в дни, последовавшие за получением манифеста. Перерыв этот был непродолжителен. В городе стали пошаливать грабители и дебоширы. Город мог оказаться беззащитным, потому что полиция попряталась и перестала исполнять свои обязанности. Поэтому однажды дружинники были собраны руководителями, дружинников лучше вооружили и стали обучать стрельбе и завели дежурства и патрулирование по городу. Павел тоже собрал свой отряд, и вот снова, как полтора месяца назад, сошлись вместе почти все, кто был на баррикаде.

С некоторыми Павел ни разу за все это время не встречался и кое-кого даже не узнавал. Не узнал он Самсонова. Но зато весело, как с приятелем, поздоровался с Огородниковым.

— Опять с нами? — спросил он Огородникова.

— А куда же мне больше? — слегка обиженно ответил Огородников. — Я за свободу!..

Дружинники с вечера наряжались в патрули по городу. Улицы в эту пору бывали пустынны, в зловещей тишине четко и тревожно поскрипывал снег под ногами и раздавались глухие голоса дружинников. Обыватели были напуганы усилившимися грабежами. Грабежи совершались дерзкие и наглые. Как только темнело, а зимний день короток и вечер наступал рано, улицы делались непроходимыми и опасными. Грабители нападали на прохожих, обирали их, раздевали и никакие крики «караул», никакие призывы на помощь не помогали. Появился новый, неслыханный раньше способ нападений и грабежа. По улицам проносилась вихрем кошевка с седоками. Завидя запоздалого пешехода, кошевочники направляли лошадь прямо на него, накидывали на-бегу веревочную петлю, втаскивали в кошевку и мчались за город. За городом жертву обирали и раздевали до белья. Иногда убивали.