Розмэри Сатклифф - Меч на закате

Первый церковник сварливо вмешался в разговор:

— А ты, что, выказал себя таким большим другом церкви, что она должна теперь привечать тебя с распростертыми объятиями?

— Имея в виду, что я пас своих лошадей на монастырских землях и требовал долю от монастырских пожертвований, когда походная казна была пуста? И однако я в течение двадцати лет сохранял крышу над вашими головами, огонь, горящий в ваших святилищах, и нетронутую шкуру на ваших монахах. И я думаю так же, как ваш Христос, который говорил, что работник заслуживает своей платы. Если я буду избран, то церковь, как я уже сказал, обратится против меня, а вместе с ней и некоторые кельтские герцоги, которым даже теперь не по душе римские обычаи; и, скорее всего, Кадор из Думнонии тоже присоединится к вам. Пусть так! Но выберите Кадора из Думнонии нести Меч Британии, и вы увидите, что не только мои Товарищи, но и все войско поднимется против него и против вас. О, клянусь, я не буду подбивать их на это, но, тем не менее, они поднимутся и без моих наущений. Святой отец Дубриций, господа члены Совета, ради Бога, поверьте мне. Сейчас не время идти на риск такого раскола в королевстве — раскола, сквозь который к нам могут прорваться саксы, как армия сквозь незащищенный проход!

Епископ Дубриций устало проговорил:

— Как мы можем быть уверены, что весь этот разговор о нападении саксов не есть просто попытка потянуть время?

— Во имя Бога, для чего?

— Для того, чтобы усовершенствовать свои планы, вернее убедиться в поддержке войска.

Аквила медленно, взвешивая каждое слово, произнес:

— Я не могу говорить за Товарищей, но за каждого человека в войске я могу сказать. Они не примут какого-то навязанного им западного князька, если он не завоюет сначала их доверия. Rex Belliorum не нуждается в проволочках, чтобы вернее убедиться в поддержке войска.

А за моей спиной раздался ровный голос Бедуира:

— За Товарищей могу сказать я.

Взгляд Дубриция скользнул мимо меня.

— Я и не знал, что среди нас появился новый советник.

— Неужели? Тем не менее, как лейтенант Артоса Медведя я требую права говорить за его личную конницу, — его слова были поддержаны громоподобным рыком Кея. — Мы — люди Медведя до самой смерти, и, поведет он нас или нет, мы не позволим, чтобы место, которое должно принадлежать ему, было занято другим.

Кто-то попытался заставить его замолчать, но епископ сделал быстрый знак рукой, огромный рубин на которой сверкал, как капля только что пролитой крови.

— Нет, пусть он говорит — итак, похоже, вы больше печетесь о вашем собственном вожде, чем о судьбе христианской Британии?

— О нет, мы печемся о судьбе Британии, о том, что еще осталось от Рима, о последних огоньках, которые мы должны защищать, пока сможем, чтобы они не погасли совсем. И немало наших в разное время умерли за это. Может, ты слышал? Но мы не думаем, что какой-то не проверенный в деле князек, оказавшийся на Верховном престоле вместо военачальника, проведшего половину жизни в стычках с Морскими Волками, благотворно повлияет сейчас на чью-либо судьбу, не считая судьбы самих Морских Волков. Ты говоришь о Британии так, словно она едина, милорд Дубриций; но мы происходим из многих племен и многих народов. Некоторые из нас были воспитаны на последних еще сохраняющихся римских обычаях, другие выросли в свободной глуши, куда редко падала тень Рима. Мы пришли с широких холмов Валентии, с восточных болот и с гор Кимри. Сам я вообще не из этих краев — разве только по предкам — но родился и вырос в Арморике за Узким морем. Нас связывает только одно: мы — Товарищи Медведя, и наши мечи принадлежат сначала Медведю, а потом уже Британии. Вот о чем вы должны помнить, господа члены Совета.

Советник с бородой как птичье гнездо резко наклонился вперед.

— Ты говоришь очень громко, Бедуир, лейтенант Медведя; однако нельзя забывать, что вас всего лишь три сотни, может, немногим больше.

— А сколько людей выступило вместе с Александром Македонским, когда он отправился завоевывать мир? — очень сладко поинтересовался глубокий голос, голос певца, за моей спиной. — Он тоже называл их Товарищами.

В комнате Совета наступила долгая-долгая тишина, и скрип палочек писцов умолк. Епископ очень медленно наклонил голову и сидел в раздумье, упираясь жирными голубовато-белыми складками подбородка в тонкую вышитую ткань сутаны; его глаза полузакрылись. Через некоторое время они распахнулись снова — как обычно, обескураживающим образом изменив его лицо — и он выпрямился в кресле.

— Давай проясним это, прежде чем идти дальше. Чего именно ты требуешь? Не обязательно престол Верховного короля для себя самого?

— Не обязательно престол Верховного короля для меня самого, но чтобы в настоящее время он не был отдан никому.

— А почему ты считаешь, что в другое время все это будет более уместным?

— Если, когда закончится предстоящая нам этой весной борьба, мы победим и отгоним волков на безопасное расстояние, то у нас, возможно, будет время грызться между собой. Если мы потерпим поражение, то будем мертвы, и необходимость выбрать нового Верховного короля покинет нас вместе с нашим последним дыханием, — я обвел взглядом стол Совета, лицо за лицом, и эти лица смотрели на меня в ответ, поддерживая, отвергая, вообще без всякого выражения. Один из наиболее старых советников дремал. — Отец Дубриций, ты говоришь о том, что нам необходимо выбрать правителя до прихода саксов; но, несомненно же, этот Совет, этот Сенат, достаточно сведущ в гражданских государственных делах, в то время как со всем, что имеет отношение к военному руководству, вполне справляется Rex Belliorum, как было в старые времена, когда конфедерация Племен, над которой не было никакого Верховного короля, выбирала из своих рядов одного вождя, который должен был вести войска в бой?

Дубриций, казалось, с головой погрузился в собственные мысли; его глаза снова были полузакрыты. Потом он вновь открыл их, на этот раз не быстро, а с нарочитой неспешностью, и пристально вгляделся в мое лицо, как человек может вглядываться в страницы заинтересовавшей его книги.

— Да, — заговорил он, когда прочел достаточно. — Я беру назад некоторые слова, которые только что произнес. Во всяком случае, я верю, что ты веришь в это великое саксонское нападение. А теперь ответь, почему.

Я остался стоять, словно сесть означало потерять какое-то преимущество. Я наклонился вперед, опершись ладонями о стол, и снова пересказал все, что узнал от наших разведчиков о брожениях за границами владений Морских Волков, о постоянных сношениях между территорией кантиев и Истсэксом. Большая часть этих сведений, конечно же, была им уже известна, но раньше они не собирали мелкие детали воедино, чтобы получить целостную картину. Я рассказал им о том, почему Амброзий (и, если уж на то пошло, и я сам) считал, что нападение должно произойти сейчас, хотя оно не произошло ни в прошлом, ни в позапрошлом году; сказал о вероятности, что варвары наконец учатся действовать сообща, и люди за столом слушали, глубокомысленно кивали, и слушали дальше; и когда я закончил свою речь, вокруг стола загудело негромкое бормотание, которое затихло только тогда, когда Дубриций успокоил его движением руки.