Розмэри Сатклифф - Меч на закате

Моя рука уже поднималась в условном знаке; Проспер поднес к губам рог, и по долине пронеслись быстрые ноты сигнала конной атаки, подхваченные еще прежде, чем успела замереть последняя из них, трубачом на бастионах Кадер Беривена. В зарослях терновника сверкнуло лезвие меча, и в следующий миг конница во главе с Пердием рванулась вперед и, сначала на рысях, а потом галопом понеслась к месту битвы, опуская на скаку копья.

Я проводил ее взглядом, как провожают спущенную на вепря свору, но у меня не было времени ждать результатов атаки. Я подхватил свой щит и погнал Сигнуса обратно к ожидающим меня эскадронам Товарищей.

— Теперь наша очередь! Вперед, ребята!

Нам предстоял более долгий путь вокруг холма, потому что крутой северо-западный склон Бадона и рассыпанные по его бокам многочисленные группы сражающихся не позволяли ударить с этой стороны в тыл, не расстроив наши собственные ряды, а это лишило бы нас половины ударной мощи. Мы завернули вправо вокруг Бадонского лагеря, летя во весь опор, как Дикая Охота, потому что нам нужно было покрыть добрую милю. Я слышал сзади и с обеих сторон от себя барабанную дробь копыт моих эскадронов; бьющий нам в лицо ветер наполнял знамя, так что Алый Дракон Британии словно расправлял в полете крылья у нас над головами. Мы вымахнули на Гребневой путь и с грохотом пронеслись по нему до того места, где он встречается с дорогой, ведущей на юг. Треплющаяся по ветру грива Сигнуса хлестала по моему щиту, а из-под его подкованных передних копыт летели округлые комья земли; и когда мы свернули в устье прохода, я во всю мощь своих легких выкрикнул боевой клич Арфона: «Ир Виддфа! Ир Виддфа!» и услышал, как он, подхваченный за моей спиной, становится вызовом, хвалебной песнью.

Оба крыла конницы успешно завершили свою атаку, сминая и вдавливая внутрь варварские фланги, чтобы они зажали свой собственный центр, ослабляя силу смертоносного натиска на британские боевые позиции; и теперь мы должны были нанести решающий удар.

Мы налетели на саксонское войско с тыла, сокрушая наспех сформированную стену из щитов, словно она была всего лишь терновой изгородью. И я увидел перед собой колышущуюся, содрогающуюся массу вопящих, охваченных безумием схватки лиц под рогатыми или увенчанными гребнем шлемами, смертоносные пунцовые броски копий и коротких лезвий секир поверх края липовых щитов; а потом эта масса дрогнула и, распадаясь, покатилась назад, и мы с ревом бросились сквозь нее на отступающее неприятельское войско.

Битва, которая разворачивалась по установленному мной плану и на которую я так недавно взирал с высоты, отрешенный, словно судия, видя, как она, вся целиком, расстилается у моих ног, — эта битва стала для меня, как для самого зеленого из метателей дротиков, несколькими ярдами вопящего круговорота непосредственно рядом со мной, ощущением удара, попавшего в цель, оскаленным, рычащим лицом моего соседа, вонью крови и конского пота и удушливой меловой пылью.

Наконец, когда я вырывал копье из тела какого-то гиганта-сакса, оно сломалось у меня в руке, и я, продолжая скакать вперед, отбросил древко в сторону и выхватил из ножен меч. Я стремился туда, где сквозь клубящиеся облака пыли мелькал белый бунчук с пунцовыми кистями и позолоченный череп; они дергались над головами толпы, отмечая то место, где дрался среди своих дружинников Аэлле из Саутсэкса; и внезапно мне показалось, что плотная масса сражающихся между собой людей редеет передо мной, раскалываясь под напором врезающихся в нее кольчужных клиньев конницы. Справа от меня дернулась вверх черная конская морда, и я, глянув в ту сторону, увидел, как Медрот бросает свой эскадрон вперед, словно это была только его битва; его лицо, на котором играла слабая, точно восточный ветер, улыбка, было белым, как лунные маргаритки, торчащие подобно перу в гребне его шлема, а лезвие меча было покрыто кровью до самой рукояти, и кровь стекала по сжимающей меч руке.

На мгновение передо мной открылся узкий участок свободного пространства, и когда я бросил туда Сигнуса, ему наперерез почти из-под самого его брюха выскочила обнаженная фигура. Саксы уже давно усвоили, что их берсерки были самым грозным оружием, какое они только могли использовать против конницы. На один краткий, тошнотворный осколок мгновения я увидел одурманенные, расширенные глаза, поджарое, окровавленное с головы до ног тело, зловещий нож для выпускания кишок; а потом, когда это существо нырнуло к брюху Сигнуса, я использовал свой единственный шанс и дернул огромного жеребца в сторону, осаживая его на круп с одновременным разворотом, в то время как он, визжа от ярости, бил копытами, стараясь ударить врага в голову. Это было страшное, отчаянное средство, потому что малейший просчет во времени или направлении дал бы саксу прекрасную возможность нанести удар в брюхо; сомневаюсь, чтобы в том положении, зажатый со всех сторон колышущейся толпой, я мог рассчитывать на успех, но в этот самый момент Кабаль с гортанным, мелодичным рычанием пригнулся и прыгнул врагу на горло. Сквозь мелькание копыт я увидел, как они вместе валятся наземь, и не смог больше ждать, чтобы узнать, что с ними станет… не смог… а устремился вперед, к белому сиянию бунчука, которое все еще виднелось над морем сражающихся. Я был в половине полета копья от стены щитов, окружающей короля, когда какой-то юноша — один из вождей, если судить по его чешуйчатой, словно драконья кожа, кольчуге и червонному золоту на шее — выскочил передо мной во главе небольшой кучки вопящих соплеменников и, схватив Сигнуса за узду, повис на ней; жеребец взвился на дыбы, а потом, визжа от ярости, дернулся вперед, и в этот миг меч сакса зазвенел о мой; лучи заходящего солнца, скользнув по плечу холма в тень прохода, засияли прямо ему в лицо. Его товарищи бросились вперед навстречу эскадрону, и на мгновение в кипящей вокруг нас битве наступило затишье. Его шлем потерялся в бою, и необузданная грива волос, доходящая ему до плеч, была рыжей, как лисий мех, а глаза, свирепо впившиеся в мои, полнились серо-зеленым огнем, чем-то вроде гневного смеха. И сквозь годы, сделавшие его мужчиной и вождем людей, я узнал его, и он узнал меня. Он крикнул мне:

— Разве я не говорил, что вернусь и убью тебя, если смогу?

И я прокричал в ответ:

— Или я тебя, Сердик, сын Вортигерна!

И отбил его клинок с такой силой, что по моей тут же занемевшей руке колючими искорками пробежала вверх боль, а его меч вращаясь отлетел в сторону; а потом ударил еще раз, в шею. Я увидел, как его лицо исказилось оскалом удушья, как хлынула яркая кровь, а потом он беззвучно исчез под топочущими копытами и ногами сражающихся.

Но и белый бунчук тоже пропал из виду.