Юлия Глезарова - Мятежники

Сергей удивлялся молчаливости, с которой офицеры сидели за столом. Молчание прерывали только тосты: за здоровье государя императора и его семейства, за здоровье полкового командира, за его, Сергея, здоровье. Но тосты сии были обязательны, произносились без души. Сергей опять с тоскою вспоминал Семеновский полк, холостяцкие застолья, вино через край, веселье… Теперь пили не вино, а горилку – она была дешевле и доступнее.

Только к полуночи офицеры, уже сильно разгоряченные, оживились, когда полковой командир покинул собравшихся, отговорившись домашними делами.

– А правда ли, господин подполковник, что жена у господина Тизенгаузена прехорошенькая? – спросил сильно пьяный Кузьмин.

– Правда…

– О, недаром слух о сем по всей округе носится. А правда ли, что ни один мужчина устоять против нее не может? Правда ли, что все господа офицеры полтавские…

– О чем вы, поручик? Дама сия хотя и красива, но вовсе не так ветрена, как о том сказывают.

– Дам, которые бы не были ветрены, лично я не знавал, – сказал Кузьмин с вызовом. – Кроме вот жены господина Ганскау, и то потому, что стара она ветреным утехам предаваться…

Офицеры дружно загоготали.

– Браво! – вскричал молодой, черноволосый и кудрявый поручик, Михаил Щепилло. – Дамы разные бывают, но ветрены – все. Как солдаты наши: разные по возрасту, но все тупы, как носки на башмаках.

Новый взрыв гогота заглушил слова его.

– Нет! – в разговор вступил еще один офицер, штабс-капитан Антон Роменский. – И дамы разные, и солдаты тоже… У меня в роте почитай каждый второй грамоте обучен.

– Так это потому, – ответил ему Щепилло, – что ты, Антоша, фи-лан-троп, ты уж прости меня за грубое слово… Грамоте их учишь зачем-то, телесные наказания отменил. Думаешь, они от сего службу понимать лучше будут? Знаю я тебя, сколько лет уже вместе служим…

– Ты прав, поручик, – поддержал Щепиллу Кузьмин. – Миндальничать с солдатами, как и с дамами, не следует. Натиск – вот наш девиз. И в службе, и в делах амурных.

– Господа! – сказал Сергей печально. – Дела амурные ваши до меня не касаются, а телесные наказания в своем батальоне я отменю…

– Да ежели солдат не понимает по-другому? – Кузьмин искренне недоумевал. – Как учить-то их без палок? Что же вы не пьете, господин подполковник?… Пригласили нас, а сами не пьете.

– Да, – спросил Щепилло, несколько свысока поглядывая на Сергея, – отчего не пьете вы?

– Пью, – Сергей залпом опорожнил стакан. – А наказаний в моем батальоне не допущу… не допущу.

– Ваша воля…

Язык Сергея вдруг начал заплетаться. Он понял, что пьян – да так, как до того ни разу в жизни не напивался. Как добрался до дому – он не помнил.

Смутно, сквозь хмельной туман он помнил, как Никита, ворча, снимал с него сапоги, как рухнула на него жаркая перина, брошенная все той же, бесчувственной рукой слуги, недовольного тем, что барин разбудил его ночью. В коротком пьяном сне ему привиделся Мишель: его друг был бледен, губы дрожали. Сон оборвался. Сердце билось как умирающая птица, его удары отдавались в голове тошнотворной болью, во рту было сухо. Он лежал на кровати, ничком, окно было открыто, полотняная занавеска колебалась, задевая небритую щеку…

Следующие два дня Сергей сказался больным и не ходил на службу.

Письмо из Василькова было похоже на крик отчаяния – в нем почти не было подробностей о новом месте службы, но слов о тоске, хандре и недомогании с избытком. Матвей выехал на следующий день после того, как его получил – тревога за младшего брата лишила его покоя и сна.

Матвей застал брата на квартире. Сергей был нездоров, сидел в кресле возле окна, курил трубку. Обрадовался, увидев брата, обнял, задал пару незначащих вопросов и тут же снова уселся на свое место, уперся взглядом в окружающий пейзаж – лес, поле, покосившиеся хаты, дорога.

– Ты что – ждешь кого-то? – спросил Матвей.

– Что?

– Кого ты ждешь? – раздраженно переспросил Матвей. Он старался смотреть на брата беспристрастным взором лекаря, думал: чем болен он – простудою? Лихорадкою? Побледневшие губы, круги под глазами, лицо осунулось…

– Что с тобой?

– Ничего. Нездоров. Извини…

Сергей замолчал, словно и эти отрывистые слова дались ему с трудом. Закашлялся. И опять отвернулся к окну.

Матвей провел в Василькове два дня, с беспомощной тоской наблюдая за болезнью Сергея. Он попытался пользовать его своими микстурами, но ничего не помогало… Сергей по-прежнему был неразговорчив, сидел у окна, глядел на дорогу, думал о чем-то своем, разговаривал с Матвеем – и тут же терял нить беседы, отвлекался, вновь отворачивался к окну. Матвей попробовал уговорить брата спеть, даже уселся за фортепьяно – но когда Сергей услышал знакомые звуки, лицо его исказилось, как от зубной боли…

– Матюша, не надо, прошу, – с трудом произнес он, – не буду я петь. Не могу. Оставь.

Захлопнув запыленную крышку, Матвей с досадой отошел от фортепьяно. Приказал Никите седлать лошадь и уехал на долгую прогулку – сил не осталось видеть Сергея в таком состоянии.

Пропутешествовав по весьма живописным окрестностям часа два, он вернулся в городишко. Подъезжая к дому, где квартировал Сергей, удивился распахнутой настежь двери. Войдя, увидел сидевшего на диване и блаженно улыбавшегося Мишеля – в покрытых жирной дорожной грязью сапогах и запыленном мундире. Сергея в комнате не было…

– Здравствуйте, прапорщик. Зачем пожаловали?

– Надобность имею собственную, – Мишель не сделал даже попытки встать с дивана, но улыбаться перестал.

– Надобность ваша – в Ржищеве, при полку, – голос Матвея дрогнул. – Извольте ехать к месту службы.

– Вы не начальник мне, Матвей Иванович, потрудитесь выбирать выражения… – прапорщик говорил нагло, с вызовом.

– Вы, сударь, хотите сказать…

Матвей не успел закончить фразу; в комнату вошел Сергей. На лице его блуждала улыбка – такая же, как только что была у Мишеля. В руках он нес дымящийся самовар. Матвей удивился: он не знал за братом умения разводить самовары, на то были слуги, в данном же случае – Никита. Сергей поставил самовар на стол и виновато произнес:

– Я Никиту отпустил…

И засуетился, доставая из буфета тарелки и вилки.

– Я помогу тебе, – Матвей подошел к нему.

– Не надо… Я сам… сам.

Матвей с ужасом перевел взгляд на Мишеля: суета Сергея доставляла ему видимое удовольствие. Негодный мальчишка играл ролю, справедливо рассудив, что в присутствии Сергея ему ничего не угрожает…

Волна отвращения захлестнула Матвея, он повернулся и вышел. Сидя в своей комнате, он терпеливо ждал Сергея, глядел в книгу, не понимая слов. Наконец брат вошел, смущенный и грустный.

– Уехал Миша… Ему в полк надобно.