Юлия Глезарова - Мятежники

Сергей молчал.

– Вы же сами сказали: честный человек, судьбою поставленный на место свое, не должен бежать с него.

– Сказал… Но место мое столь незначительно…

– Дело не в месте, подполковник. Дело в принципе… Впрочем, сие вам решать, – сказал он поспешно. – Ко мне же прошу приезжать запросто, без приглашения. Всегда буду рад вас видеть.

Когда дверь за Сергеем закрылась, Щербатов нажал на рычаг за портьерой, открыв другую, потайную дверцу.

– Ну, выходи, конспиратор, – сказал он, беря за руку Трубецкого и выводя его на середину кабинета. – Устал небось стоять за дверью-то?

– Устал… – Трубецкой кивнул и приложил платок к губам, дабы Щербатов не увидел крови.

– Хорошо еще, что не закашлялся ты… при нем. А я дурак, что послушался тебя, – Щербатов опять уселся в кресло. – Стар я уже комедии разыгрывать. Уволь впредь.

– Да я проверить просто хотел… как вести он себя будет, что скажет в ответ на слова ваши. Мне сие надо знать, для дела нашего он нужен… мне.

– Может быть, он и нужен, – протянул Щербатов, – да ручаться за него нельзя. Сам не знает, чего хочет. И жизни частной, и свободы Отечества. И простодушен: сразу об обществе признался.

– Алексей Григорьевич, вы очень помогли мне. Дело начинается скоро, а в третьем корпусе положиться не на кого. Храбрые все, либералы, но глупые…

– Ну, сие дело – твое дело… Ты учти только, господин заговорщик, головой я из-за тебя рисковать не намерен. Мой корпус пойдет, ежели увижу я, что за тобой – сила!

Выслушав просьбу Сергея о деньгах, князь развел руками: «Ничем сейчас помочь не могу, Сережа, через месяц-другой из Петербурга вернусь, тогда…» В довершении неприятностей, Сергей столкнулся нос к носу с Тизенгаузеном, который начал настойчиво расспрашивать его о Мишеле.

– Скажите, что если в полк, в ближайшее время не явится – я рапорт на него составлю, – ворчливо сказал Тизенгаузен, – я не желаю за него ответчиком быть…

Когда Сергей переступил порог маленького чистенького домика на Куреневке, первое, что он услышал – счастливый смех Мишеля и сердитый рев Аннушки. Лизанька вторила сестре тихим плачем.

Сергей вошел в комнату. Мишель сидел на полу и дразнил дочку фарфоровым пастушком. Аннушка, держась за ножку стола, сердито тянула ручки к вожделенной игрушке.

– Иди сюда, иди, – манил ее Мишель из другого угла комнаты, – дам, ежели подойдешь. Ну же, Аннушка! Иди! Смотри, какой пастушок! Прелесть просто! Иди, иди ко мне! Ножками иди, сама!

Сообразив наконец, что от нее хотят, Аннушка прекратила плакать, наморщила лобик и, оторвав ручку от опоры сделала несколько неверных шагов. Остановилась, покачнулась, чуть не заплакала снова – но фарфоровый пастушок вновь привлек ее внимание – и она, громко топая по натертому воском полу, быстро добежала по Мишеля, попав прямо в его протянутые руки. Тот ловко подхватил ее, чмокнул в нос:

– Молодец! Держи, заслужила.

Аннушка тут же засунула пастушка в рот, решив, что он должен быть вкусным.

– Сережа, ты видел? Она ходит, сама! Это я ее научил! – в голосе Мишеля звучала искренняя гордость, – я няньку отпустил, сам с ними вожусь. До чего ж забавные! Обезьянки!

– Пастушка забери у нее: разобьет…

– Ничего, это не хозяйский, это я сегодня специально для нее купил… Ну, что Трубецкой? Дал денег?

– Нет. Где Матюша?

– После обеда поспать прилег. Может и сейчас спит, если только мы его не разбудили…

– Разбудили, – хмурый, заспанный Матвей вышел из соседней комнаты, увидел пастушка в руках у Аннушки, поморщился сердито, – отбери у нее это, Мишка, не дай Бог она ему голову откусит… Отбери, кому говорю!

Мишель послушно отнял у Аннушки пастушка: она немедленно заревела. Ползающая по полу Лизанька тоже заплакала. Мишель подхватил ее на руки и начал успокаивать.

В соседней комнате Матвей взял трубку, набил ее табаком, раскурил.

– Что, неудача? – коротко спросил он, взглянув на расстроенное лицо брата.

– Полная. У князя Сергея денег нет. Да еще с Тизенгаузеном встретился, он Мишу ищет…

– Ему надо в полк вернуться. Другого выхода нет.

Сергей покачал головой.

– Не уедет он. После болезни моей он совсем другим стал…

– Я тоже сие заметил. Да что ж там было с тобою? Он мне ничего толком не рассказывал – говорит, что ему даже вспоминать о сем страшно…

– Да я и сам не помню ничего… Гебель солдат приказал бить, я чувств лишился перед строем… Помню только – голова закружилась, кровь носом пошла… Очнулся – у себя на диване. С час наверное без памяти был…

– С час – это долго. Не хочу тебя пугать, Сережа, но, – Матвей крепко прикусил зубами чубук, затянулся ароматным, успокаивающим нервы дымом, – но у маменьки и Лизы такие припадки случались… сам знаешь, чем они закончились… Может и прав Мишка, что тебя одного оставлять не хочет… Ну да ничего: пусть в полк возвращается, а я с тобой побуду. Я хоть в лекарской науке понимаю, а он что?

– А девочки как же? – тихо спросил Сергей, – ты им нужен…

– Девочки пока, слава Богу, здоровы. Я их завтра же в Хомутец отправлю, пока дожди не начались.

Возня и детский плач в соседней комнате затихли. Сергей осторожно приоткрыл дверь. Мишель дремал, сидя на полу, прижимая к себе Аннушку и Лизаньку. Они тоже уснули беспечальным и крепким младенческим сном. Фарфоровый пастушок валялся на полу, всеми забытый.

На следующее утро Матвей попытался заговорить с Мишелем о возвращении в полк, но тот даже слушать его не стал.

– Я Сережу не оставлю!

– Послушай, – попробовал урезонить его Матвей, – если полковник на тебя рапорт напишет – только хуже будет. Хватит с нас того, что у Пестеля неприятности… Тут домашним арестом не отделаешься – такое поведение дезертирством пахнет…

– Не станет он рапорт писать, – отмахнулся Мишель.

– Я с братом побуду, а ты поезжай. Не медля, – Матвей разозлился, – что за капризы, право? Ты как ребенок себя ведешь. Сам рассуди – есть правила, им подчиниться надобно, иначе…

– Замолчи, я слушать тебя не желаю! – раздраженно прервал его Мишель, – ты, может и старше меня, а все равно главного в этой жизни не понимаешь. Ты у брата своего спроси – хочет он, чтобы я уехал?! Ты ему про правила расскажи, про законы, про воинский артикул еще вспомни…

– Не дерзи! – Матвей нахмурился, взглянул на Мишеля грозно. Но проклятый мальчишка закусил удила.

– Скорее рак на горе свиснет, чем я дерзить перестану, – с вызовом произнес Мишель, – дерзость в мыслях и смелость в словах – единственное оружие мое! Спроси у брата своего – хочет ли он со мною расстаться?! Если он меня от себя прогонит – я в тот же день уеду, но только знай, Матвей, ежели Сергей опять в Василькове без меня окажется – его тут же Кузьмин со своей горилкой в оборот возьмет… А у Кузьмина давно на Гебеля зуб растет – кривой да острый. Как бы он этим зубом не укусил кого… до крови…