Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

— Кто-то идет! — Бат сорвал с Тенгери свой халат, который набросил ему на плечи, и скрылся в темноте.

Те, кто подходили все ближе и ближе к Тенгери, говорили по-китайски.

«Рыбаки», — подумал Тенгери.

— Эй, эй! — прошептал он. — Вы меня слышите?

Некоторые из них были еще в тени, но кое-кого он был в состоянии отчетливо разглядеть в свете луны. Они начали тихонько переговариваться, остановились ненадолго, а потом неслышно приблизились к нему почти вплотную. Их было семеро: пятеро мужчин и две девушки. Один достал из-за пояса нож, чтобы сразу перерезать веревки и ремни.

— Нет, — сказал Тенгери.

Этого они не поняли и стали показывать ему на лодки и на море.

— Будет еще хуже, — прошептал Тенгери. — Когда-нибудь они меня все равно достанут. Не прятаться же мне до самой смерти в лодке? Нет-нет!

Рыбаки сильно удивились. Человека голым привязали к дереву, его хотят освободить, а он еще сопротивляется? Чего же он хочет? Они попытались объяснить ему, что доставят его в такое место, где его монгольские воины не найдут. На побережье пещер и других укромных мест хватает.

— Принесите мне ча, горячего ча, — попросил Тенгери.

— «Ча»? Ты о чем говоришь?

— Ча, горячего ча, неужели вы не понимаете?

— Ах, «ча», — повторила девушка. — Конечно! Он хочет чаю!

Их удивило только, как он это слово произносит. Однако девушки сразу убежали, а рыбаки набросили на него большое полотно и принялись растирать.

Тут из-за валуна выступил Бат и беззаботно спросил:

— О чем это ты с ними говорил?

— Не бойтесь, не убегайте, — на ломаном китайском сказал рыбакам Тенгери. — Это мой друг. — А потом снова повернулся к Бату. — Я попросил, чтобы они принесли мне горячего чаю. Они называют его «ча».

— Вот как! — еще раз буркнул Бат.

После того как Тенгери растерли, он больше не мерз, зато все тело ныло. Ощущение было такое, будто вся кожа просто горит.

— Да, я сказал им, что ты мой друг, Бат. Попытайся я им объяснить, что стою здесь из-за тебя, они бы ничего не поняли.

— Хочешь еще водки?

— Да, глоток.

Он пил и думал о горячем чае: от рисовой водки его начало мутить. Тенгери сплюнул.

— Что с тобой?

— Внутри у меня все горит от водки, а кожа горит от ремней.

— Мне пора возвращаться, Тенгери.

— Иди, Бат.

— А эти, — он указал на китайцев. — Эти останутся? Не бросят тебя?

— Эти — нет!

— Тогда я пошел, Тенгери!

— Ладно, Бат.

«Нет, я его убивать не буду. Он такой, какими стали или станут большинство остальных. Степь, стада, воровство и войны. Все другое он высмеивает, над всем другим издевается, как смеются и издеваются многие, когда видят онгутов или китайцев, живущих в хижинах или в домах и которые вместо мяса едят бобы, горох и ячмень. И даже кладут зерно в землю, чтобы выросло много других. Может быть, Бат уже слишком стар: старый волк тоже делает только то, чему научился, когда был волчонком».

Ни с того ни с сего рыбаки сорвали с его тела грубое полотно, прошептали что-то и исчезли за валунами.

— Стража, — прошептал Тенгери и обратился в слух. Стук копыт!

Один из стражников спрыгнул с коня, подошел и приподнял голову Тенгери за подбородок.

— Смотрите, боги не оставили его!

— А если сейчас придет буря? Ну, с востока! — жестко и злобно проговорил другой.

— Откуда ей, буре, взяться? — возразил первый, глядя на луну, круглую и чистую, стоявшую сейчас высоко в небе прямо над тополем.

— Тогда ему повезло! Придется утром вернуться и развязать его! — произнес второй таким недовольным тоном, что сразу стало понятно: это ему вовсе не по душе.

— Знаешь, а тело у него даже теплое!

— Он спит?

— Похоже… Как от него несет рисовой водкой!

Второй стражник понимающе рассмеялся.

Когда они повернули обратно, из темноты вновь появились маленькие китайцы и опять набросили на тело Тенгери грубое домотканое полотно. Они радовались чему-то и улыбались. Вскоре вернулись и обе девушки с горячим «ча», с чаем. Отдали кувшин мужчинам и скромно отвернулись, став в сторонке. Тенгери жадно пил, и ему становилось лучше. Жизнь как бы потихоньку возвращалась в его тело, он заметил даже, какие маленькие ножки у этих молоденьких китаянок, которых обливал лунный свет. Двое мужчин остались подле него, а остальные спустились вместе с женщинами по крутому берегу прямо к лодкам. Лодки долго скользили по лунной дорожке, красивые, как острые опавшие листочки. Они уходили все дальше в море, такие маленькие-маленькие. «Там, где восходит солнце, должна быть другая земля и другая страна, — подумал Тенгери. — И до нее можно добраться только на лодках».

В сумерках, когда луна поблекла, а море посерело, китайцы удалились. Но прежде еще раз напоили его горячим чаем. Прошло еще порядочно времени, прежде чем солнце проснулось и появились стражники. Отвязали его, и он плашмя упал на камни. Они расхохотались, швырнули ему одежду и ускакали, не сказав ни слова. Тенгери был не в силах пошевелиться и испуганно подумал: а вдруг ему больше никогда не подняться? Боль, похоже, оказалась все-таки сильнее его. Он чувствовал сладковатый привкус крови на искусанных губах. Потом начал перекатываться по камням, как раненое дикое животное, скрючивался, сжимался в комок, подтягивая ноги руками, и когда на его лицо упали теплые лучи солнца, открыл глаза. Он был один, совсем один наедине с высоким синим небом. Море переливалось яркими красками и слепило глаза. Где-то далеко на равнине скакали лошади. Над прибрежной полосой с криками кружили чайки.

Тенгери, наверное, заснул. Он очнулся, когда кто-то несколько раз громко повторил его имя. Открыв глаза, увидел над собой Бата, который смотрел на него так, будто тот только что спустился с неба.

— Знаешь, — начал десятник, — я как-то попал в плен. Враги набили мне козьего и овечьего дерьма между пальцами, связали руки и поставили на солнце…

— …и тут на тебя набросились черви… Ах, Бат, эту историю я знаю! Сколько раз ты мне ее рассказывал!

«Старина Бат рассказывает все время одни и те же истории. Да, он стар!» — подумал Тенгери.

— Может быть, состарившись, ты тоже много раз будешь рассказывать, что с тобой сделали, когда ты был молодым. А сегодня тебе просто больно. И еще ты немного гордишься, что выдержал это.

— Может быть, — сказал Тенгери, хотя сам так не думал.

На покрытую зеленой глазурью черепицу крыши храма тоненьким слоем лег снег. Солнце пригревало, и на голубом небе не было ни облачка. Вокруг позолоченных башенок кружили бесчисленные голуби. Стоило одному опуститься на конек, как остальные немедленно опускались рядышком. Море казалось холодным и темным.