Георгий Марков - Не поросло быльем

К тому же существовал устав партии, который я обязался выполнять добровольно и неукоснительно.

Я решил идти к Малышевой, идти, не откладывая. Всякое лезло мне в голову и уж, конечно, самое худшее. Но вместе с тем трезвые размышления, спокойный разговор с самим собой, настраивал на оптимизм, на веру в справедливость. «Да в самом-то деле, за что же меня будут изгонять? Вины у меня нет никакой, а уж если усмотрят какие-то ошибки, то кто не ошибается в работе? В конце концов, и в НКВД сидят партийцы, большевики, лучшие из лучших, как пишут в газетах. Зачем же им товарищей по партии превращать во врагов?»

И вот я сижу перед партследователем Малышевой. Она принесла папку с бумагами обо мне, и я увидел, что папка изрядно пополнела. «Кляуз, видать, прибавилось», — отметил я про себя. Малышева долго листала бумаги, восстанавливая в памяти суть вопроса, потом раздумчиво, как-то больше для себя сказала:

— Одна только бумага стоющая — от Розита. А остальные: не разбери-поймешь. Вот от сельсовета с твоей родины. Какой-то чудак пишет, будто дед твой был батраком на купеческой пасеке и тут же вроде имел до 1900 года при себе работника. А вот заявление каких-то членов партии, подписи неразборчивы. Будучи в Томске, от кого-то слышали, что твой отец кулак. Но в справке сельсовета сказано: права голоса не лишался, индивидуальным налогом не облагался, имущественное положение до колхоза — бедняцкое… А еще вот какая-то девица сообщает, что жена твоя — дочь офицера… Небось обиделась, что ты ее плохо приласкал. Ох, знаю я этих идейных пострикуш. На уме-то совсем другое… — Малышева долго рассуждала, словно забыв, что я сижу напротив нее и все слышу.

— Пиши объяснение, признавай ошибки. А я сделаю заключение для партколлегии — поставить тебе на вид.

— А какие ошибки?

— Ну, подумай. Вот, мол, заставил ответственных людей терять драгоценное время.

— Не убедительно, Мария Тимофеевна.

— Ну, тогда заверь, что впредь будешь еще бдительнее, классово закаленнее. И учти: от нас без взыскания никто не уходит. На то мы тут и сидим.

Я взял лист бумаги и что-то написал в духе того, как говорила Малышева. Она забрала со стола пачку с бумагами и ушла к кому-то из более ответственных работников. Я сел в коридоре на пустую скамейку и стал терпеливо ждать ее.

— Приходи завтра к пяти вечера. Будет коллегия заседать. Да, смотри, не забудь партийный билет по рассеянности, — сказала Малышева, отметив росчерком на ладони мой пропуск.

Не прожил я, а промотался наступившие сутки. Прикидывал одно, прибрасывал другое: все текло в уме стремительным потоком: жизнь отца, братьев, сестер, племянников и племянниц, кое-кто из которых по возрасту были моими сверстниками, состояли в партии и комсомоле, учились, занимали солидные должности, радовались и печалились, то есть жили, как все люди.

Думал и о себе — вспоминалось, как я уходил из села, чтобы влиться в городскую жизнь. Мать проводила меня до поскотины. Прослезилась, и, держа за руку, наказала:

— Не искривись там. Перво дело — добро. Ты с ним к людям, и они к тебе с тем же.

Перебирая прожитые годы, думал: кажется, я был послушным сыном, берег наказ матери, не причинял людям огорчений, и уж тем более не навлекал на них несчастья…

Пришел в партколлегию задолго до пяти. Пропускали с проверкой через два поста: внизу, при входе в здание, и на этаже, при повороте в коридор. На этаже дежурили двое: один в энкаведовской форме, другой — в штатском, в косоворотке с заношенной вышивкой.

Тут, на этаже, партбилеты забирали, помечая в списке эту процедуру крестиком. Кто-то возразил относительно такого порядка:

— Почему отбираете партбилет? Я еще не исключен.

— Проходите, товарищ. Берем партбилеты для контрольной проверки. Надо будет — вернем.

«Надо будет — вернем», — прозвучало как-то устрожающее и загадочно.

Но вести спор об этом никто не рискнул. Чего тревожиться-то зря? Это же все-таки товарищи по партии, худо не сделают. К пяти часам в большой квадратной приемной, скорее представлявшей фойе, стало людно. Набралось человек тридцать-сорок. Люди были и старые, и молодые, но большинство относились к среднему поколению, — седоватые, моложавые, плечистые, — в самой рабочей поре. Женщин было совсем мало — пять-семь — не больше.

Скамеечек в фойе было мало, и большинству пришлось стоять. Кто-то открыто и резко посетовал на это.

— Ну, тут долго не задерживают. Не предусмотрели, — объяснил кто-то из работников партколлегии очередную оплошность.

Однако насчет «долго не задерживают» не оправдалось. Было уже около семи вечера, когда зачитали список тех, кому надлежало войти в ближайшую дверь, где и происходило заседание партколлегии.

Вошли около половины ожидавших. Держали их за дверью минут тридцать, а может быть, и того меньше.

— Ну, что там? Почему так быстро? — кинулись те, кому предстояло войти на заседание во вторую очередь.

— Порасспросили кое о чем и велели ждать. Дела уже рассмотрены, решение объявят, — сообщили вернувшиеся с заседания, и в их голосах послышалось недоумение и разочарование.

Тут позвали и нас, оставшихся от первого вызова. Я был в их числе. Мы вошли суетливо, тесня друг друга. Длинный стол был завален папками. Во главе стола сидел весьма крупный мужчина, с адвокатской бородкой клинушком, с утомленными глазами, с равнодушным выражением на полном лице. Мы поняли — это ответственный секретарь партколлегии.

— Давай, Иван Иваныч, зачти по порядку, кто, за что привлекается к партийной ответственности, — не отрываясь от бумаг, сказал он.

Иван Иванович, поглядывая через очки на вошедших, которые стояли, почти подпирая один другого, начал бойко читать:

— Куликов, — обман партии при вступлении, сокрытие службы в белой армии, участник расстрела красных бойцов.

— Адамов, — обман партии в экономической области, допустил порчу зерна на току в отделении совхоза, где состоял начальником. Активный пособник контрреволюционным элементам.

— Чернопятов, — обман партии в идеологической области, примиренчество к классовому врагу в школе. Допустил извращенное толкование в оценке роли товарища Сталина в Гражданской войне. Отъявленный троцкист…

Прозвучало не менее полутора десятка фамилий, в том числе и моя, и каждая начиналась стандартной фразой: «обман партии…»

Когда Иван Иванович закончил чтение списка, секретарь коллегии сказал:

— Так. Все ясно. Более чем ясно. Враги народа избрали нашу партию мишенью для своих злобных действий. Им это не пройдет даром. Есть ли вопросы к привлеченным гражданам? Я спрашиваю членов коллегии.

Вопросов не последовало, поскольку два-три голоса поспешили сказать: «Какие вопросы?! Из материалов вытекает полная ясность. Таким нет места в партии».